тинополе известие о свержении Бирона, писал Остерману: «Что касается до той
с богом начатой перемены, не только я здесь, но и все в свите моей сердечное
порадование
возымели и, яко едиными уста, богу моленье принесли с прославлением имени
вашего сиятельства, яко первого сына отечества Российской империи, ведая, что
все то мудрыми вашего сиятельства поступками учинено».
В Константинополе могли долго так думать; но в Петербурге скоро узнали, что
единственным
виновником переворота был не Остерман, а Миних. Возвратившись по совершении
своего подвига домой, фельдмаршал призвал к себе сына своего и родственника
барона Менгдена, председателя Коммерц-коллегии, и велел сыну писать список
наград. Во-первых, принцесса Анна, которая должна быть провозглашена
правительницею вместо Бирона, возлагает на себя Андреевский орден, а Миниха
жалует в генералиссимусы, Сын заметил, что, может быть, этого звания желает муж
правительницы, принц Антон, надобно бы об этом разведать; сын советовал просить
лучше звания первого министра. Отец согласился, но потом задал вопрос, как
Остерман будет терпеть над собою первого министра. Ему отвечали, что надобно
повысить Остермана; но как? Фельдмаршал наконец припомнил, что в 1732 году,
работая над новым положением для флота, Остерман намекал, что желал бы быть
великим адмиралом. Решили пожаловать Остермана в великие адмиралы – звание
почетное, но не опасное, не стесняющее первого министра. Казалось бы, всего
естественнее
было дать Остерману, как вице-канцлеру, звание великого канцлера, которого
никто не имел с 1734 года, со смерти старого Головкина; но иностранными делами
хотел заправлять Миних, и великим канцлером назначили не душу, а
тело
Кабинета – князя Алексея Михайловича Черкасского, хотя и было замечено, что
Черкасский за свое поведение относительно Бирона заслуживает больше наказания,
чем награды; вице-канцлером сделали графа Михайло Головкина, человека близкого
к новой правительнице и неопасного. Миних велел сыну написать бумагу о всех
этих назначениях и отвезти во дворец для поднесения принцессе на утверждение, а
чрез несколько часов приехал сам во дворец и узнал, что принцесса на все
согласна. По приезде Миниха, Остермана и цесаревны Елизаветы началось во дворце
долгое совещание, вследствие которого Бирон с семейством был перевезен в
Александро-Невской
монастырь; здесь они переночевали, а утром отправлены были в Шлиссельбург. Мы
видели, что вместе с Бироном был схвачен и самый ревностный приверженец его,
кабинет-министр Бестужев-Рюмин. Судьба, видимо, преследовала этого человека,
видимо, смеялась над ним жестокою насмешкою. После стольких усилий, хлопот
пробился он наконец вперед, для того чтоб, заплативши за кратковременную честь
страшным беспокойством, бессонными ночами, попасть из кабинет-министров под
арест и ожидать самого печального решения своей участи. В самом начале блеснул
было луч надежды: адъютант Миниха Кёнигфельс два раза приезжал к жене Бестужева
и спрашивал ее, хочет ли она ехать с мужем на место ссылки. Та отвечала, что
хочет; Кёнигфельс утешал ее, говорил, что фельдмаршал бьет себя в грудь и
божится, что будет истинным другом ее мужу. К самому Бестужеву Миних прислал
другого
адъютанта своего, Фанштейна, объявить, что принцесса Анна приказала послать его
в ссылку недалеко; Бестужев просил, нельзя ли ему видеться с фельдмаршалом, но
Фанштейн
возвратился с ответом: «Видеться тебе с фельдмаршалом невозможно, ему недосуг,
посылают вас в Кексгольм, и будете вы там, пока с другими разделаются, а потом
и с тобою скоро перемена будет». «Попросите фельдмаршала, – говорил Бестужев
Фанштейну,
– чтоб он меня не оставил, а помнил то, что он состоит в дирекции божией, как
сам видит из моей судьбы: вчера я был кабинетным министром, а теперь арестант».
Бестужева сначала заключили в Нарвскую крепость, а потом перевели в Копорье.
Двоих братьев Бирона, Карла и Густава, и генерала Бисмарка как адгерента
бывшего правителя отправили в Сибирь.
На другой день, 9 ноября, Анна Леопольдовна провозгласила себя
правительницею, и никто не противоречил. Вышел манифест, подписанный Синодом,
министерством и генералитетом: император Иоанн III объявлял, что хотя по
предписанию императрицы Анны регентом был назначен герцог Курляндский, но ему
велено было свое регентство вести по государственным правам, конституциям и
прежним преданиям и уставам и особливо велено «не токмо о дражайшем здравии и
воспитании нашем попечение иметь, но и к родителям нашим и ко всей
императорской фамилии почтение оказывать. Но вместо должного тому исполнения он
дерзнул не токмо многие противные государственным правам поступки чинить, но и
к любезнейшим нашим родителям великое непо-читание и презрение публично
оказывать, и притом с употреблением непристойных угроз, и такие дальновидные и
опасные намерения объявить дерзнул, которым не только любезнейшие родители
