вредительном нам самим и нашим родителям и спасаемом всей нашей Российской
империи деле вконец доследовать, однако ж мы по природному нашему великодушию,
из высочайшей нашей им. величества милости вас во всем том прощаем в. том
уповании, что впредь по должности своей данной нам присяги верно и истинно
поступать будете и к таким бездельным вредительным делам приставать не
станете».
Бестужеву-Рюмину также было объявлено прощение, с тем чтоб подробно описал
все, как Бирон достиг регентства; но по указу 22 мая он был сослан в отцовскую
пошехонскую деревню на житье без выезду, а жене его и детям пожаловано на
пропитание 372 души в Белозерском уезде, оставшиеся за раздачею.
Не сочли неблагоразумным, опасным для нового правительства дважды оскорбить
главных лиц в государстве, оскорбить обвинением и прощением. Миниха простили
вместе с другими; но в манифесте о винах Бирона обнародовано и обвинение
человеку, свергнувшему Бирона; в числе вин бывшего регента читали: «Ведая
подлинно, что некоторая знатная персона по своим поступкам еще при жизни нашей
государыни-бабки подозрительна была в том: 1) что с таким иностранным двором
дружбою обязана, который Россиею недоволен; 2) некоторых из россиян, честных,
заслуженных людей, в несчастье привел и старался лишить живота и имения; 3)
имел (Бирон) из его писем довольное основание, что упомянутая персона к
российским честным людям и ко всей нации весьма зол, и о том по самое свое
падение молчал и потакал, и, с ним краснейшее дружество имея во всех своих
делах и начинаниях, на него крепкую надежду полагал».
Бывшего первого министра постарались выставить «персоною, к российским
честным людям и ко всей нации весьма злою» и, разумеется, должны были
предполагать, что персона будет за это весьма зла. В страхе пред этою злостью
не знали, что делать с Минихом, куда его девать. Удалить его в ближайшее
ингерманландское
поместье – опасно: будет знать обо всем, что делается в Петербурге, и по
характеру своему не останется в покое. Назначить ему пребывание в его ливонских
владениях? Но он там, окруженный своими, может предпринять что-нибудь в пользу
шведов. В украинских? Но и прежде, при императрице Анне, недели ему главного
начальства в Малороссии, дали Кету, боясь, чтоб Миних не поднял Козаков.
Боялись оставить его в России, боялись выпустить за границу. Были даже
внушения, что всего безопаснее сослать Миниха туда, где он не будет знать того,
что делается в Петербурге, не будет в состоянии ни поднимать Козаков, ни
помогать
шведам – сослать в Сибирь; и внушениям этим последовали бы, если бы фрейлина
Менгден
не заступилась за своего родственника. А боялись Миниха сильно: стража во
дворце была удвоена; шпионы следили повсюду за фельдмаршалом и доносили о
всяком его поступке; принц и принцесса Брауншвейгские каждую ночь меняли
спальни до тех пор, пока Миних не перебрался из их соседства на другой берег
Невы.
Регент Бирон сослан; Миних уже не первый министр, он и фельдмаршал только по
имени, лишился всякого значения; Бестужев сослан. Кто же остался? Остался
невредим тот, кого и прежде величали душою Кабинета. Остерман остался
незаподозренным; даже и тело Кабинета, князь Алексей Михайлович Черкасский,
подвергся следствию и обвинен, ибо получил прощение в вине; один Остерман вышел
чист, безучастен в деле Биронов регентства. Никогда еще Остерман не был так
могуществен, как в первое время после падения Миниха. «Можно без преувеличения
сказать,
– писали послы иностранные, – что Остерман теперь настоящий царь всероссийский;
он имеет дело с принцем и принцессою, которые по своим летам и по тому
положению, в каком их держали, не могут иметь никакой опытности, никаких
сведений». Теперь взглянем, в каком положении находились внутренние и внешние
дела в руках первого министра Миниха и великого адмирала Остермана.
Мы видели, что по указу 28 января для отнятия слишком обширной власти у
первого министра Кабинет был разделен на три департамента – военный, внешних
дел вместе с морским и внутренних дел. По военному департаменту в правление
Миниха вышел именной указ 31 генваря, подтверждающий распоряжение
предшествовавшего царствования об отставке военных чинов по выслуге 25 лет,
считая от 20. Как сказано в самом указе, он был вызван тем, что распоряжение
императрицы
Анны не исполнялось, ибо когда по окончании турецкой войны все бросились в
отставку,
то почли нужным затормозить движение, придумывая различные ограничения и
затруднения,
как, например, стали требовать, чтоб просящийся в отставку представлял
аттестаты от всех полков, где бы ни служил. Поднялся, разумеется, ропот: дали
льготу и отнимают, и вышел указ 31 января: «Ныне мы усмотрели, что служащему в
полках шляхетству отставка не только таким, кои