Дубно спешить, потому что правительство не щадит ни обещаний, ни наград для
приобретения себе приверженцев. Против шведов решено действовать быстро, но
этого нечего бояться: русские дадут слабый отпор, как скоро шведы явятся
защитниками прав Петра I. Лагерфлихт сейчас же передал это Шетарди, и тот велел
отвечать, что если дела идут не так быстро, то виновата она сама: отказавшись
подписать обязательство, она лишила тайный комитет в Стокгольме возможности
действовать с желаемою быстротою; впрочем, в ее власти поправить дело, поспешив
дать письменное обязательство. Елизавета велела отвечать Лагерфлихту, что страх
выдать себя и своих, в случае если бы дела пошли дурно, решительно не позволяет
ей подписать требования, но что она подпишет, когда дела примут хороший оборот
и она будет в состоянии делать это безопасно. Ее обещания заключаются в
следующем: 1) вознаградить Швецию за военные издержки, считая со времени
первого транспорта войск в Финляндию; 2) давать Швеции субсидии во все
продолжение своей жизни; 3) предоставить шведам все торговые преимущества,
которыми пользуются англичане; 4) отказаться от всех трактатов и конвенций,
заключенных между Россиею, Англиею и австрийским домом, и ни с кем не вступать
в союзы, кроме Франции и Швеции; 5) содействовать во всех случаях выгодам
Швеции и тайно ссужать деньгами, когда она будет в них нуждаться. Донося своему
двору об этом, Шетарди писал: «Видно, с каким старанием хотела в этих статьях
избегнуть
всякого намека на земельные уступки».
Наконец шведы объявили войну, и Шетарди писал своему двору о внушениях,
которые он получил из дворца Елизаветы: «Считают очень важным, чтоб герцог
Голштинский
был при шведской армии, не сомневаясь, что русский солдат положит перед ним
оружие в минуту сражения: так сильно в нем отвращение сражаться против крови
Петра I. Думают, что было бы очень полезно публиковать в газетах, что герцог
Голштинский
в армии или по крайней мере в Швеции. Желают, чтоб между войсками и внутри
страны было распространено письмо, в котором бы указывалось на опасность для
религии при иноземном правлении». Шетарди требовал также, чтобы шведы издали
прокламацию, что они восстали для поддержки прав потомства Петра I. В конце
августа Шетарди имел разговор с Елизаветою на придворном балу. Недалеко стоял
принц Людвиг Брауншвейгский, и Елизавета начала насмешками над ним и выходками
против мысли выдать ее за него замуж. «Эти люди, – говорила она, – думают, что
у других нет глаз, когда сочиняют такие прекрасные проекты; сами-то слепы:
правительница говорила мне недавно шутя, что, без сомнения, скоро будут думать,
что граф Динар и девица Менгден сделаются новыми герцогом и герцогинею
Курляндскими».
Елизавета жаловалась на высокомерный тон, который уже принял Динар, на
оскорбительные
поступки с нею: так, за обедом при дворе по случаю дня рождения императора
принц Антон и брат его были посажены за стол обер-гофмаршалом, а она – простым
гофмаршалом. Цесаревна объявила Шетарди, что ее партия увеличивается и в числе
самых усердных приверженцев своих она может считать всех князей Трубецких и
принца Гессен-Гомбургского, что в Ливонии все недовольны и преданы ей, что,
судя по расположению умов, предприятие будет иметь счастливый успех.
Чрез несколько времени после этого Шетарди в лесу под Петербургом имел
свидание
с поверенным цесаревны, который объявил ему, что все гвардейские солдаты,
отправленные в поход, привержены к Елизавете. Она приказала каждому из них дать
по 5 рублей, и на замечание относительно такой щедрости она выразила
правительнице крайнее удивление, что считают новостью то, что она делала
открыто во все времена для тех солдат, у которых крестила детей. Поверенный
заметил
Шетарди, что хотя цесаревна для покрытия этих издержек удержала жалованье у
всех своих придворных, но денег у нее все же нет, тогда как в настоящие минуты
надобно быть щедрою, поэтому цесаревна была бы очень обязана королю, если б он
мог ссудить ее 15000 червонных. Ше-тарди немедленно мог выдать только 2000.
Потом поверенный стал перечислять людей, недоброжелательных к цесаревне, и
больше всего дурно отзывался об Остермане; из его слов можно было видеть, что с
восшествием на престол Елизаветы тот лишится всех своих должностей: цесаревна
видела в нем человека неблагодарного, позабывшего, что он обязан всем ее отцу и
матери. Наоборот, Бирон должен ожидать всего хорошего при перемене
правительства. Шетарди был очень рад слышать о дурном расположении цесаревны
относительно Остермана, но ему не понравилось слишком доброе расположение ее к
Бирону. Превознося благодарность Елизаветы как признак прекрасной души, он
начал, однако, внушать поверенному, что будет совершенно достаточно, если
Елизавета
возвратит свободу Бирону, даст ему средства жить прилично и спокойно в
каком-нибудь русском городе, даже возьмет детей в службу; но она повредит себе,
возбудив сильное не-