Голштинского), который будет всегда мешать нашему спокойствию?"»
В конце разговора Шетарди спросил Елизавету, говорила ли ей пять или шесть
месяцев тому назад госпожа Каравай (жена придворного живописца) о браке.
Елизавета
отвечала, что эта женщина действительно бывает у нее, но никогда не имела
случая делать ей подобные предложения. «Но какой же это брак?» – «С французским
принцем», – отвечал Шетарди. «Я могу вас уверить, – сказала Елизавета, – что
это пустой слух, нет ни одного слова правды. Вы должны быть тем более уверены в
том, что я давно решилась никогда не выходить замуж и тем менее буду слушать
предложения
Каравай, что было бы неблагоразумно обижать правительницу и ее мужа, потому что
я прямо отвергла довольно глупое предложение, сделанное мне принцем Людовиком
Брауншвейг-ским».
«Это было сказано так определенно, что не представлялось возможности
настаивать», – писал Шетарди. Французский жених был принц Конта.
Толкуя с Шетарди об осторожности, с какою обязана была поступать, Елизавета
под влиянием своего нового положения и слабости правительства не могла иногда
сдерживаться. Так, в октябре она не могла сдержаться относительно Остермана,
которого считала главным своим врагом, которого боялась как самого умного
приверженца настоящего правительства, следовательно, как самого способного
повредить ей; ненависть была слишком велика к человеку, обязанному всем отцу и
матери и более всех вредившему дочери; страстная натура брала верх над
благоразумием, заставлявшим не высказывать своих чувств врагу, еще сильному.
Персидский посланник привез дары всем членам царского дома и желал вручить их
лично; но ему не позволили этого сделать относительно Елизаветы. Та сильно
обиделась и, приписывая дело Остерману, сделала против него жестокую выходку
пред гофмаршалом Минихом и генералом Апраксиным, которые явились к ней с
дарами: «Скажите графу Остерману: он мечтает, что всех может обманывать; но я
знаю очень хорошо, что он старается меня унижать при всяком удобном случае, что
по его совету приняты против меня меры, о которых великая княгиня по доброте
своей и не подумала бы; он забывает, кто я и кто он, забывает, чем он обязан
моему отцу, который из писцов сделал его тем, что он теперь; но я никогда не
забуду, что получила от бога, на что имею право по моему происхождению». Эта
выходка произвела сильное впечатление; иностранные министры поспешили передать
о ней своим дворам.
Елизавета могла безнаказанно делать выходки против Остермана: человек,
которого недавно величали царем всероссийским, должен был теперь бороться за
сохранение своего значения и при настоящем правительстве. Главный враг его граф
Головкин не был опасен по своей недаровито-сти, болезненности и отсутствию
энергии; но Головкину помогали другие: генерал-прокурор князь Трубецкой и
австрийский посланник Бота, который, видя, что Остерман холодно относится к
интересам
Марии Терезии, передался на сторону Головкина и сделался его гувернером, по
выражению
английского посланника Финчу. Но борьба с Остерманом была трудна, особенно в
такое смутное время; и как прежде Бирон для противодействия Остерману ввел в
Кабинет сперва Волынского, а потом Бестужева, так и теперь партия, противная
Остерману, для той же цели решается призвать снова Бестужева. В движении против
Остермана, который «запечатал Камень веры», Головкин и Трубецкой нашли верного
союзника в новгородском архиепископе Амвросии Юшкевиче; всем вместе удалось
уговорить правительницу возвратить Бестужева из ссылки. И вот Алексей Петрович
снова в Петербурге и прежде всех иностранных министров делает визит маркизу
Бота.
Между тем одно из желаний Елизаветы было исполнено: Шетарди привез ей
манифест, изданный шведским главнокомандующим графом Левенгауптом для
«достохвальной
русской нации», которой объявлялось, что шведская армия вступила в русские
пределы только для получения удовлетворения за многочисленные неправды,
причиненные шведской короне иностранными министрами, господствовавшими
над Россиею в прежние годы, для получения необходимой для шведов безопасности
на будущее время, а вместе с тем для освобождения русского народа от несносного
ига и жестокостей, которые позволяли себе означенные министры, чрез что многие
потеряли
собственность, жизнь или сосланы в заточение. Намерение короля шведского
состоит в том, чтоб избавить достохвальную русскую нацию для ее же собственной
безопасности от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и
предоставить ей свободное избрание законного и справедливого правительства, под
управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнью и
имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство. Этого достигнуть будет
невозможно до тех пор, пока чужеземцы по своему произволу и для собственных
целей ба-