Листок окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат».
Елизавета
отвечала: «Я с неприятелем отечества моего никаких албанцев и корреспонденций
не имею, а когда мой доктор ездит до посланника французского, то я его спрошу, и
как он мне донесет, то я вам объявлю».
Это был первый серьезный разговор с правительницею, из которого Елизавета
должна была понять всю опасность своего положения. Если уже Анна Леопольдовна
решилась высказаться, то чего ждать со стороны Остермана; правда, Анна
Леопольдовна в разладе с мужем и Остерманом; но общая беда легко может их
соединить, и правительница в своих решениях против Елизаветы будет точно так же
оправдываться, как и в решениях против Миниха: «Муж и Остерман не давали мне
покоя». Лестовка возьмут, станут пытать, и чего он тогда не наскажет на себя и
на Елизавету! Таким образом, разговор с правительницею 23 ноября должен был
побудить Елизавету действовать; событие следующего дня не оставило ей
возможности сколько-нибудь еще промедлить своим движением.
24 ноября в 1 часу пополудни правительство отдало приказ по всем гвардейским
полкам быть готовыми к выступлению в Финляндию против шведов на основании, как
говорили, полученного известия, что Левенгаупт идет к Выборгу; но во дворце
Елизаветы
поняли так, что правительство нарочно хочет удалить гвардию, зная
приверженность ее к цесаревне, и люди близкие, Воронцов, Разумовский, Шувалов и
Листок, начали настаивать, чтоб Елизавета немедленно с помощью гвардии
произвела переворот. Легко понять, чего стоило женщине, не привыкшей к
деятельности,
уступить этим настояниям. Елизавета представляла своим советникам всю опасность
предприятия, на что Воронцов сказал: «Подлинно, это дело требует немалой
отважности, которой не сыскать ни в ком, кроме крови Петра Великого». Эти слова
могли подстрекнуть самолюбие Елизаветы; но надобно признать, что Елизавета,
согласившись вести гвардию, действительно доказала, что она дочь Петра
Великого. Разумеется, больше всех торопил Листок, который каждую минуту ждал,
что придут арестовать его; он требовал, чтоб немедленно было послано за
гренадерами.
После, уже будучи в изгнании, он рассказывал одному французскому
путешественнику, будто Елизавета никак не соглашалась начать дело и он убедил
ее тем, что показал две картинки, нарисованные наскоро на игральных картах: на
одной была представлена Елизавета в монастыре, где ей обрезывают волосы, на
другой – вступающею на престол при восторгах народа; Листок предложил ей на
выбор то или другое, и Елизавета выбрала последнее. Листок мог рисовать подобные
картинки на картах: это было совершенно в его духе; но, разумеется, Елизавета в
решительную минуту не имела нужды в таком детски наглядном убеждении: она давно
знала, что ей грозят монастырем.
Послали за гренадерами; те явились между 11 и 12 часами ночи и сами первые
объявили Елизавете, что должны выступить в поход и потому не будут более в
состоянии служить ей, и она совершенно остается в руках своих неприятелей, так
нечего терять ни минуты. На вопрос Елизаветы, может ли она на них положиться,
гренадеры отвечали клятвенными уверениями в преданности. Елизавета заплакала,
велела им выйти из комнаты, а сама начала молиться на коленях пред образом
Спасителя; есть известие, что в эту-то страшную минуту она дала обещание не
подписывать
никому смертных приговоров. Помолившись, она взяла крест, вышла к гренадерам и
привела их к присяге, сказавши: «Когда бог явит милость свою нам и всей России,
то не забуду верности вашей, а теперь ступайте, соберите роту во всякой
готовности и тихости, а я сама тотчас за вами приеду». Был уже второй час
пополуночи 25 ноября, когда Елизавета, надев кирасу на свое обыкновенное
платье, села в сани и отправилась в казармы Преображенского полка в
сопровождении Воронцова, Лестовка и Шварца, своего старого учителя музыки.
Приехавши в гренадерскую роту, извещенную уже заранее о ее прибытии, она нашла
ее в сборе и сказала: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною!»
Солдаты и офицеры закричали в ответ: «Матушка! Мы готовы, мы их всех перебьем».
Озадаченная таким диким выражением усердия, Елизавета сказала: «Если вы будете
так делать, то я с вами не пойду». Умерив этими словами излишнее усердие,
Елизавета
велела разломать барабаны, чтоб нельзя было произвести тревоги, потом взяла
крест, стала на колени, а за нею и все присутствующие, и сказала: «Клянусь
умереть за вас; клянетесь ли умереть за меня?» «Клянемся», – прогремела толпа.
«Так пойдемте же, – сказала Елизавета, – и будем только думать о том, чтоб
сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало».
Елизавета отправилась из казармы в Зимний дворец; она ехала в санях,
окруженная гренадерами. Действия Миниха при аресте Бирона служили примером:
мало было арестовать Браун-швейгскую фамилию, нужно было прежде или по крайней
мере одновременно арестовать людей, к
