крытою силою, то по крайней мере деньгами. Султан сильно рассердился на
визиря за этот доклад, сказал, что жалеет, что не велел отрубить голову бывшему
рейс-ефенди, который был главным виновником этого нелепого союза у Турции с
Швециею, обманул его, султана, уверениями, что Швеция такая же великая держава,
как и Россия. «Когда я был в войне с Россиею, – продолжал султан, – то Швеция
была спокойна, а когда Франции понадобилось Россию удержать, то Швеция войну
начала. Не хочу и слышать об этом шведском союзе; у меня с Швециею договор
такой же, какой со всеми христианскими державами. Не смей мне вперед упоминать
об этом деле, противном интересам моим и закону, потому что казна моя должна
употребляться только в пользу магометанства и подданных моих, а не на субсидии
гяурам; нет мне нужды, хотя и пропадут».
Вследствие этого Порта отвечала кардиналу Флера, что она не имеет никакой
обязанности помогать Швеции, которая сама объявила войну России, не давши
Турции заранее знать о причинах войны и не требуя добрых услуг для ее
предотвращения, что должно было сделать по договору. Разорвать с Россиею султан
никак не может, потому что последняя держава не подала ни малейшей причины к
неудовольствию. Притом если бы Турция захотела нарушить мир с Россией, то
Франция должна ее от этого удерживать, как поручительница за мир. Стало быть,
французское ручательство не годится, когда сама Франция побуждает к нарушению
гарантированного ею мира по причине дел своих между христианами, в которые
Порта отнюдь мешаться не хочет. Кроме того, находясь накануне войны с Персиею,
неблагоразумно было бы возбуждать против себя Россию, такую сильную державу,
которая четвертою долею своих сил не только защитилась от Швеции, но и
совершенно ее низложила, остальные же силы свои она употребила бы против Порты,
вступив в союз с шахом. Причины, объявленные Швециею, не могут произвести не
только войны, но даже холодности, следовательно. Порта должна признать эту
войну несправедливою со стороны Швеции и потому не может в нее вмешиваться. На
внушения шведского посла, что Швеция начала войну для Порты, отвечать много
нечего: если Швеция так усердствует Порте, то ей следовало бы начать войну,
когда Турция воевала с Россиею, а не два года спустя после заключения мира.
Порта имеет полное право рассердиться на такие внушения, в которых ясно видно
неуважение к ней, ибо рассчитывается на ее неразумие и легковерие. Наконец,
если бы Порта и хотела что-нибудь сделать из уважения к Франции, то теперь уже
поздно.
Из Персии приходили прежние диковинные вести. Когда резидент Галушкин
объявил шаху Надиру о вступлении на престол Елизаветы, тот отвечал, что слышит
об этом со всякою приятностью и желает, чтоб держава ее им. величества вовеки
была непоколебима; что русский престол по закону и по праву крови только ей и
принадлежал, как дочери Петра Великого; что он давно желал этого события,
потому что о добродетелях императрицы он давно знает. В знак своей радости он
велел подарить резиденту 1000 рублей и кафтан с кушаком и чалмою, студенту
Братищеву – триста рублей, толмачу – двести. Но после этих учтивостей Надир
сейчас же заявил следующие требования: 1) чтоб отпустили назначенных для Персии
и задержанных в Кизляре 200 лошадей и чтоб дозволено было покупать в России и
большее число лошадей и верблюдов; 2) чтоб прислали ему девять мореходных
судов, из которых три были бы вооружены и наполнены артиллерийскими припасами,
снабжены матросами и пушкарями, чтоб с их помощью он, шах, мог искоренить своих
бунтовщиков, живущих на острове Каспийского моря; 3) чтоб остальные семь судов
были нагружены хлебом, для закупки которого он пошлет нарочных в Астрахань;
хлеб должен быть доставлен в ближайшие к его лагерю гавани. Лагерь находился
по-прежнему около Дербента, и множество персидского войска помирало от стужи и
голода, не говоря уже об истребительных битвах с лезгинами, которые в последней
битве едва не захватили в плен самого шаха. Галушкин по-прежнему не пророчил
Надиру ничего доброго, кроме окончательного разорения Персии от безумного
дагестанского похода, в продолжении которого шах упорствует; резидент писал,
что единственное средство умерить его требования – это двинуть войско к границе
и потом не обращать на завоевателя Индии никакого внимания. Угождать Надиру,
исполнять его требования вовсе не согласно с русскими интересами, ибо если суда
раз попадут в его руки, то возвратить их будет очень трудно; пока Шахова
желание завести на Каспийском море персидский флот продлится, до тех пор
русские суда всегда будут находиться в беспокойстве. Персияне всегда будут
делать разные происки для получения с них людей и материалов. Галушкин, опасно
заболевший от неприятностей, трудов и всякого рода лишений в Персии, жаловался
на Остермана, который заставлял его терпеть все это, чтоб не раздражать Надира,
тогда как снисхождениями и ласкою с этими варварами ничего сделать нельзя; все
представления резидента, чтоб поступать с Персиею смело и реши-
