довели, что в ином полку ни одного российского офицера не было, и откуда
какой Немчин приехал, пожалуй, его генералом, полковником, штаб-офицером, а по
последней мере в капитаны, также в штатские чины; уже они всех российских дел
управители стали, и в Курляндии газелей и мясников немного осталось – все в
офицерах. В Митане случилось с нарочитым купцом мне говорить, и дошла речь до
офицерства, он мне сказал: «У вас-де в армии бывших при мне газелей и
разночинцев больше дюжины в штаб-офицерах ныне служат: разве у вас российских
достойных дворян не стало?» Сомон: Скажи, пожалуй, были ли с ним,
Минихом, в тех походах наши российские генералы и для чего ему, Миниху, о таких
непорядочных поступках не говорили? Яков: Тогда с ним были почти все
генералы-немцы, его союзники и единой веры, а именно: два Бирона, Ле-вендаль и
прочие, а российских полковых генералов один Румянцев, и хотя он человек
добрый, храбрый и умный, свидетельствованный министр и любимый генерал-адъютант
государя императора Петра Великого и ныне со шведами в Сабове на конгрессе мир
учинил; да что ему было делать? Вся пленипотенция Миниху предана: российских
полковников расстреливал, а генералов в солдаты писал; Румянцев так от него
всегда ожидал смертной напасти. В то время будучи в охтинском походе, призвал
Миних к себе с прочими генерала Румянцева на консилиум; Румянцев намерению его
прекословил, а предлагал о целости российского интереса, за то Миних так на
него осерчал, что из палатки своей такого честного и верного человека нечестно
выслал да неоднократно на него к двору писал и бездельные следствия за ним
учинял; только сего доброго человека и Российского отечества сына за его правду
и добрые дела от такого злоковарного человека сам бог закрыл и до погибели не
допустил… После же оной турецкой войны, как объявили нам о кончине покойной
императрицы Анны, а Бирона правителем Российского государства, так у меня,
братец, по коже подрало, как медвежьим ногтем: вот теперь бедная Россия попала
из лихорадки в горячку; прости, наша православная вера, церковные учители! И
так десять лет почти молчали, а ныне уже и ничего говорить не будут. Прости,
российское верное дворянство, Петром Великим наученное солдатство! Десять лет
вы забыты и уничтожены были, а ныне конец вам и всем славным делам вашим
приходит.
Простите, от Петра Великого насажденные фабрики и мануфактуры и все премудрые
науки: чужеземцы обладают! Вот скоро велят нам забыть законы и дела Петровы, а
учинять
новые интриги. Притом же и прочие мои братья, верные Российского отечества
дети, сердечно и болезненно о том сожалели по законной наследнице государыне
цесаревне Елизавете Петровне, еже ей-ей, братец, многажды со слезами вспомянули:
не родителя ли ее все то, чем ныне иноплеменники владеют?.. Вот после того
услышали вскоре, что Миних Бирона арестовал и в ссылку послал со всей его
креатурой, в том числе и пруссак Бисмарк; а мы, российские солдаты, сошлись,
между собою тихонько пошептали: стал гноить черт дьявола, и обоим не миновать;
да рубил татарин татарина, а оба в России не надобны… Всемогущий бог коварные
советы языков разоряет, духом своим святым возводит дух Петра Великого, живущий
в дочери его; подал ей вырвать из чужих рук скипетр отца ее и избавить от
насилия и обиды, учиненной российскому дворянству и всему народу, которых он,
Петр
Великий, научил и кровавым своим потом и трудами людьми учинил, которых прежние
наши немецкие правители порицали, что нет из русских достойного ни одного
человека и ни в какой чин не годны; а Петр Великий из своих природных россиян
учреждал генералов-фельдмаршалов, генералов-адмиралов, министров, сенаторов и
президентов,
да интерес его в целости сохраняли и многими народами обладали».
Мир с Швециею был заключен; но по его поводу вооружилась Дания, и на спрос
шведского посла, что значат эти вооружения, ему отвечали, что они
предпринимаются для собственной безопасности, ибо по письмам из Гамбурга, Киля
и Стокгольма от Дании потребуют возвращения Шлезвига, что об этом толкует
Бухвальд.
Получив донесение об этом из Сабова, Бестужев заметил: «Сии скоропостижные
голштинские
угрозы впутать могут в новую войну, которая без всякой прибыли удаления ради
еще тяжелее прежней будет». Шведское правительство требовало, чтоб корабельный
русский флот подался поближе к Зунду для воспрепятствования выходу датского
флота
и обеспечения переезда герцога-администратора в Швецию; требовало также, чтоб
шедшая из Архангельска эскадра и бывшая в Зунде возвратилась в Немецкое море и
крейсировала против Норвегии для воспрепятствования датскому транспорту, а
зимовать она могла бы в шведской гавани Марштранде. На это Бестужев заметил:
«Время позднее, разве людей поморить и флот разорить; к тому ж в чужой гавани
кроме отваги (опасности) содержать зиму не в одни сто тысяч Рублев станет».
Румянцев и Любрас писали императрице: «Сколько мы из слов шведов здесь
заключить могли, они не прочь, чтоб его им. высочество (Петр Федорович)
Голштинию
Дании уступил, ибо они