ляндии. Как бы то ни было, Франция не могла подать ей никакой помощи, потому
что сама дурно вела свои дела в войне с Мариею Терезиею. Относительно севера
Франции теперь оставалось одно – хлопотать при русском дворе, чтоб он не
соединился с морскими державами для падания помощи королеве венгерской:
относительно же Швеции стараться, или по крайней мере показывать вид, что
старается, доставить Швеции наименее невыгодный мир под условием требуемого
Россиею
избрания Голштинского принца в наследники шведского престола. После отъезда
Шетарди
полномочным министром Франции в Петербурге остался Дальтон. бывший в России и
при Шетар-ди, знавший хорошо дела и людей. Но в Петербурге жалели о Шетарди.
Императрица скучала, не встречаясь более с человеком, который умел так
забавлять своими шутками и рассказами; Листок и Брюмер, разумеется, не упускали
случая усиливать желание видеть снова веселого собеседника.
Еще в конце 1742 г. Кантемир получил от своего двора рескрипт, в котором
приказывалось ему домогаться всевозможными способами о возвращении маркиза
Шетарди
в Россию, и если этого достигнуть нельзя, то молчать о назначении другого
министра на место Дальтона. Никаких домогательств, по-видимому, употреблять не
было нужды: сам Шетарди охотно соглашался на возвращение. Амелот также, и,
однако, проходили месяцы, а Шетарди не возвращался; быть может, мешало этому
условие, без сомнения придуманное Бестужевым, что императрица не примет Ше-тарди
в официальном значении, если в присланных с ним королевских грамотах ей не
будет дан императорский титул. Медленность Шетарди оскорбила императрицу, так
что она запретила Кантемиру настаивать на его возвращении в Россию. В январе
1743 года умер кардинал Флера от старости и с горя, что Франция запуталась в
войну, из которой не могла выйти с честью и пользою. Король объявил, что
первого министра более не будет. Между тем у Кантемира с Амелотом шли важные
объяснения относительно избрания наследника шведского престола; Амелот объявил,
что Франция исключает только принца Гессен-Кассельского по преданности его
английскому
двору; всякий же другой принц будет одинаково приятен Франции; король особенно
желает, чтоб его поведение в этом деле было приятно русской государыне, и
потому было бы очень нужно дать поскорее сюда знать о ее намерениях. Кантемир
доносил своему двору, что для Франции всего был бы приятнее принц
Цвейбрюкенский,
но если он невозможен, то она охотно признает и герцога епископа Лобского.
Кантемир старался сблизиться с генерал-контролером Ори по его сильному влиянию
на дела. Ори заявил, что он всегда был в пользу дружбы Франции с Россиею, но
теперь находит препятствие к этой дружбе в союзных договорах России с Англиею и
королевою венгро-богемскою, также в запрещении русским подданным носить платье
из богатых материй, что вредит французской торговле и, конечно, внушено
англичанами. Кантемир возражал на это, что союзы России с иностранными
державами суть союзы оборонительные, безо всякого предосуждения для третьей
державы, что он сам, Ори, должен согласиться, как при нынешнем положении
северный
союз с Англиею выгоден для России, а союз с королевою венгерскою нужен для
всего христианства для содержания турецкого могущества; что же касается до
запрещения употреблять богатые материи на платье, то оно основано на одной
пользе русского народа и не есть следствие каких-нибудь чуждых внушений. Ори
согласился с справедливостью этих объяснений и полагал, что нужно начать с
трактата дружбы между Франциею и Россиею, а затем приступить к союзному или
торговому.
Но прежде всего нужно было решить шведское дело. Кантемир наконец объявил
Амелоту,
что кандидат императрицы есть епископ Любский, в пользу которого, однако,
Россия будет употреблять только добрые услуги. «Это я понимаю, – отвечал Амелот,
– но вот чего не понимаю: русский двор находится с английским двором в более
тесной связи, чем с здешним, и, несмотря на то, здешний двор готов
содействовать желанию русской государыни, тогда как английский министр в
Стокгольме не жалеет ни денег, ни трудов, чтоб не допустить до избрания
епископа Лобского: хотелось бы мне знать, каким образом русский двор в этом
случае соглашается с английским?»
Кантемир отвечал, что тут нет ничего удивительного: каждому государю
естественно желать, чтоб избрание пало на человека, ему приятного, и
разногласие в одном деле не ведет еще к нарушению согласия в других, если для
достижения своих целей дворы употребляют только добрые услуги. Амелот спросил
также, будет ли дело избрания соединено с делом примирения, потому что в таком
случае желаемая Россиею особа, смотря по мирным условиям, может надеяться
успеха,
и если бы условия были выгодны для шведского двора, то он бы, Амелот, стал
советовать шведскому министерству не отлагать избрания епископа Лобского.
Кантемир отвечал, что не знав-