то и фельдмаршал был. Она рассказывала это и г. Брюмеру, который ей
представил, что подобные разглашения имеют одну цель – возбудить несогласие
между нею и великим князем; из этого видно, как нужно приставить к молодому
принцу таких людей, на которых она могла бы совершенно положиться. А я ей
сказал, что этот слух носится уже недели с три».
Дальтон хвалился своему правительству, что он вместе с Брюмером и Жестоком
имел важное влияние на решение шведских дел, невзирая на кредит Бестужевых и
интриги английского посланника Вейча. «Мы все проекты о супружестве
между епископом Лобским и английскою принцессою опровергаем. Господа Брюмер и
Листок
мне сказали, что они недавно склонили царицу писать принцу, чтоб он не думал
более об этом браке. Оба по моему наущению и собственным выгодам удвоят усилия,
чтоб низвергнуть Бестужевых; они с нетерпением ожидают возвращения
уполномоченных из Сабова, которые должны открыть довольно тайн и неправильных
поступков; намерение Брюмера и Лестовка состоит в том чтоб по низвержении
Бестужевых поручить заведование иностранными делами генералу Румянцеву,
господину Нарышкину, который уже сюда едет, и князю Кантемиру, которого
возвратят из Франции». Действительно, камергер Семен Нарышкин, посланник в
Лондоне, был отозван оттуда; но Кантемира, страдавшего смертельною болезнью,
возвратить не успели. Уведомляя свой двор об уменьшении кредита обер-гофмаршала
Мхи. Петр. Бестужева, Дальтон писал: «Кредит гофмаршала, правда, много упал, но
он опять поднимется; это такой человек, которого поневоле надобно будет чрез
неприятелей его погубить, или же он в этом государстве будет играть важную
игру». В половине августа Дальтон доносил: «Царица имеет твердое намерение
поддерживать в Швеции принца Голштинского, хотя нет таких способов, каких бы
вице-канцлер тайно не употреблял, чтоб удержать ее от серьезного вмешательства
в дело, но голос его и шайки его уже очень слаб теперь. В случае перемены в
министерстве генерал Румянцев будет иметь большое участие в новых
распоряжениях, и хотя он сам по себе не склонен к французам, но можно
обнадежиться
его женою, интриганкою и очень ловкою госпожою. Вейч уже начинает за ней
ухаживать».
«Голос Бестужева и его шайки очень слаб теперь». Отчего же произошла эта
слабость?
21 июля по Петербургу разнесся слух, что открыт какой-то важный заговор.
Листок
прискакал из Петергофа в Петербург: императрица, находившаяся в этот день
инкогнито в Петербурге, осталась здесь, не поехала в Петергоф, хотя лошади уже
были приготовлены; ночью по улицам разъезжали патрули. Прошло три дня в
беспокойном ожидании; наконец 25 числа, в пятом часу пополуночи, генерал
Ушаков, генерал-прокурор князь Трубецкой и капитан гвардии Григорий Протасов
арестовали подполковника Ивана Лопухина, сына бывшего генерал-кригс-комиссара
Лопухина, близкого человека к Левенвольду и попавшего под опалу вместе с ним; к
матери Ивана Лопухина Наталье приставлен караул, и письма их запечатаны. В тот
же день спрошены были доносчики – поручик лейб-кирасирского полка Бургер, родом
курляндец, и майор Фалькенберг – и объявили следующее: поручик Бургер сказал,
что 17 числа был он в вольном доме, где был также и подполковник Иван Степанов
Лопухин; из вольного дома пошли они в дом к Лопухину, где хозяин наедине
жаловался ему на свою обиду: «Был я при дворе принцессы Анны камер-юнкером в
ранге полковничьем, а теперь определен в подполковники, и то не знаю куда;
каланьи
Лялин и Сивер-с в чины произведены; один из матросов, а другой из кофешенков за
скверное дело. Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское
пиво и для того берет с собою непотребных людей… ей наследницею и быть было
нельзя, потому что она незаконнорожденная. Рижский караул, который у императора
Иоанна и у матери его, очень к императору склонен, а нынешней государыне с
тремястами канальями ее лейб-компании что сделать? Прежний караул был и крепче,
да и сделали, а теперь перемене легко сделаться; если б и тогда Петру
Семеновичу Салтыкову можно было выйти, то он бы и сам ударил в барабан; за то
его тогда и от двора отрешили. Будет чрез несколько месяцев перемена; отец мой
писал к матери моей, чтоб я никакой милости у государыни не искал, поэтому и
мать моя ко двору не ездит, да и я, после того как был в последнем маскараде,
ко двору не хожу». Идучи с Бюргером 21 числа мимо дома фельдмаршала князя
Трубецкого, Лопухин бранил последнего, также принца Гессен-Гомбургского, и
говорил: «Нынешняя государыня больше любит простой народ, потому что сама
просто живет, а большие все ее не любят».
По доносу Фалкенберга Лопухин говорил: «Нынешние управители государственные
все негодные, не так как прежние были Остерман и Левольд, только Листок –
проворная каланья. Императору Иоанну будет король прусский помогать, а наши,
надеюсь, за ружье не примутся». На во-