среднего, хотя маркиз Бота и не сделал самому королю никаких обвиняющих его
предложений, однако в разговорах с другими очень часто отзывался о необходимой
вскоре революции в России. Наконец, относительно недостаточности доказательств
вины, взятых из допросных речей, которые могли быть вынуждены, мы приказали
объявить венскому двору, что мы сами при допросах присутствовали и сами можем
засвидетельствовать, что они происходили в должном порядке и ни малейшего
принуждения или каких-нибудь других неправильностей не было; думаем, что такое
свидетельство
и положительное обнадеживание может идти за достаточное доказательство.
Остается недостаток письменного изобличения; но во многих случаях виновные
изобличаются и без письменных свидетельств; а с другой стороны, и письменные
свидетельства не всегда бывают свободны от возражений и споров; следовательно,
в письменных уликах необходимости нет, особенно в настоящем случае, когда
содержание советов у Боты и его сообщников было так опасно, что нельзя ожидать
собственноручных писем от Боты, а если бы они были, то сообщники его не могли
их сохранять; также нельзя предполагать, чтоб Бота вел переписку с своими
сообщниками, когда он мог иметь с ними довольно частые свидания, да и все дело
состояло только в безбожных и достойных наказания расположениях, желаниях,
разговорах и советах, ибо все такие интриги были и всегда будут бессильными
произвести в нашей империи прямую против нас революцию; мы считаем Боту
достойным наказания за предерзостные и возмутительные разговоры и советы против
нашей особы и величества, причем он был не только участником, но и главнейшим
руководителем.
Нам было бы приятно, если б венский двор, прекрати всякие проволочки и
сомнительные обнадеживания, дал краткий и точный ответ о своих намерениях,
какого удовлетворения мы должны от него ожидать».
Но в Вене не хотели спешить таким решительным ответом и говорили Ланчинскому,
что королева связана уложениями, из которых выступить не может; по делу Боты
наряжена судная комиссия, и если бы можно было предвидеть заранее, что маркиз
будет обвинен, то королеве было бы очень приятно наказанием его освободиться от
такого неприятного дела и удовлетворением русской императрицы получить
продолжение ее дружбы: для королевы особа одного из подданных ничего не значит!
Но что если бы комиссия оправдала Боту? В здешнем уголовном праве определено,
во сколько могут обвинить человека показания разыскиваемых лиц, а Боту надобно
судить
по здешним, немецким правам. Он присягает, что имел дозволенные сношения только
с двумя женщинами, со стариком Лопухиным более пяти или шести раз в доме его не
говорил, а с молодым никогда, в доме Лилиенфельда более одного раза в год не
был, а других людей, замешанных в дело, не знает. Собственное свидетельство
императрицы
принимается с должным уважением; но возлагается надежда на мудрое рассуждение
ее величества, что преступники и в присутствии своих государей осмеливаются
говорить неправду для облегчения себе наказания и что те, которых маркиз Бота
вовсе не знал, разумеется, могли сказать только неправду.
В Вене говорили, что в Париже делу Боты радуются больше, чем выигранному
сражению. Кантемир писал императрице: «Министерство здешнее вложило себе в
мысль, что после открытия вредных и богомерзких умыслов маркиза Боты здешний
двор должен всеми способами искать, чтоб тем обстоятельством (от которого по
меньшей мере холодности меж вашим им. величеством и королевою венгерскою
ожидают) пользоваться, и при таких обстоятельствах присутствие Шетардиево при
дворе вашего им. величества признавают весьма нужным». Шетарди отправился
тайком в Россию, и Кантемир писал: «Тому его потаенному отсюда отъезду весь
город со мною дивится, и всем такой его поступок кажется чрезвычайным».
Легко понять, что противоположное впечатление дело Боты должно было
произвести в Лондоне. Здесь в начале года торжествовали заключение союзного
договора с Россиею. Лорд Картере говорил Нарышкину, что надобно стараться
поднять в Швеции прежнее министерство. «Чрез это, – говорил он, – наша партия
усилится естественными друзьями для наилучшего успеха наших желаний. Король
прусский очень беспокоится, слыша о нашей дружбе с вами». Английский министр в
Петербурге Вейч объявил министрам императрицы, что его король готов действовать
в Швеции заодно с Россиею, но должно соблюдать большую осторожность в таком
деликатном деле, как предложение наследника вольным шведским чинам, чтоб не
придать этим силы французской партии; надобно поступать не торопясь и прежде
всего составить себе сильную партию. О браке между епископом Лобским и
английскою принцессою не сказал ни слова. В Англии хотели прежде всего знать,
будет ли жених иметь состояние; Картере говорил Нарышкину, что когда епископа
Лобского
выберут в наследники шведского престола, то великий князь Петр Федорович