меться с будущею Екатериною Великой (Catherine le Grand), в
четырнадцатилетней девочке можем увидеть проблески той сильной воли и ясного
понимания своего положения, которыми впоследствии отличалась знаменитая
императрица. «В десятый день после моего приезда в Москву императрица уехала в
Троицкий монастырь. Мне уже дали троих учителей: Симуна Теодорского для
наставления в греческой религии, Василь Ададурова – в русском языке и Ладе для
обучения танцам. Чтоб скорее успеть в русском языке, я вставала ночью, и, когда
все спали мертвым сном, я заучивала тетрадки, оставленные мне Ададуровым. Так
как в комнате было тепло и я не имела никакой опытности насчет климата, то я
занималась, как была в постели, босиком. И вот на пятнадцатый день я схватила
болезнь, от которой чуть было не отправилась на тот свет. В то время как я
одевалась, чтоб идти с матерью обедать к великому князю, стало меня знобить. С
трудом упросила я мать позволить мне лечь в постель. Когда она возвратилась с
обеда, то нашла меня почти без чувств, в страшном жару и с нестерпимою болью в
боку. Она вообразила, что у меня оспа, послала за лекарями и хотела, чтоб они
лечили меня от оспы. Лекари утверждали, что надобно мне пустить кровь. Она не
хотела об этом слышать, говоря, что брата ее уморили в России кровопусканием,
тогда как у него была оспа, а она не хочет, чтоб и со мною то же случилось.
Мать и лекари спорили, я лежала без чувств, в жару, стоная от страшной боли в
боку, а мать бранила меня, зачем я так нетерпелива. Наконец на пятый день моей
болезни приезжает императрица от Троицы, прямо из кареты в мою комнату и
застает меня без чувств; с нею был Листок и еще другой лекарь. Выслушав их
мнения, она велела пустить мне кровь. Как только кровь пошла, я очнулась и,
открыв глаза, увидала, что императрица держит меня в своих объятиях. 27 дней я
была между жизнью и смертью; наконец нарыв в правом боку прорвался, и я стала
выздоравливать. Я тотчас заметила, что поведение матери во время моей болезни
произвело на всех очень дурное впечатление. Увидавши, что мне дурно, она хотела
послать за лютеранским пастором; когда мне об этом сказали, я отвечала: „Это
зачем? Позовите лучше Симуна Теодорского, я охотно буду с ним говорить“.
Призвали
его, и он говорил со мною в присутствии всех, и все были очень довольны нашим
разговором.
Это очень расположило ко мне императрицу и весь двор. Императрица часто плакала
обо мне».
По словам Шетарди, люди, неохотно смотревшие на брак великого князя с
принцессою Цербстскою и желавшие видеть невестою наследника принцессу
Саксонскую, имели неосторожность обнаружить свою радость во время болезни
молодой принцессы Цербстской. Это сильно рассердило Елизавету, и она сказала
Брюмеру
и Лестовку, что приверженцы саксонского брака ничего не выиграют и если б она
имела несчастье потерять такое дорогое дитя, то все же саксонской принцессы
никогда не возьмет. Брюмер на случай несчастья имел в виду другую невесту для
великого князя, принцессу Дармштадскую на которую также указывал Фридрих II, на
случай если Цербстская принцесса не поправится.
Молодая принцесса Цербстская выздоравливала, и подкопы под Бестужева
продолжали вестись всеми способами. Император Карл VII возвел Разумовского,
Брюмера
и Лестовка в графы Священной Римской империи; прусский король обласкал и одарил
молодого брата Разумовского, Кирилла Григорьевича, который воспитывался в
Берлине. Но гораздо важнее было привлечь на свою сторону человека более
влиятельного, чем Разумовский, – Воронцова. Шетарди представил Брюмеру, Лестовку
и Мардефельду что в настоящее время Воронцов пользуется полною доверенностью
императрицы и поэтому не надобно упускать ни минуты для привлечения его на свою
сторону, иначе Бестужев возьмет верх. Пусть Листок, оставят личные отношения,
объявит Воронцову, что он постоянно питал к нему дружеское расположение, но не
мог иметь к нему доверенности, видя его преданным Бестужеву, злому врагу
императрицы и голштинского дома. Таким заявлением легче будет открыть глаза
Воронцову насчет вице-канцлера, а потом возбудить его честолюбие, указавши на
возможность для него быть великим канцлером и употребить его орудием для
низвержения
Бестужева. Листок и Брюмер объявили, что они с своей стороны готовы действовать
в этом смысле, а Мардефельд, не теряя времени, отправился к Воронцову
закидывать свои сети. «Я приехал к вам, – начал он говорить Воронцову, – чтоб
открыть тайну моего сердца. Я не могу без сердечной боли выносить того
положения дел, в котором находится Россия, и единственный способ помочь беде –
это ваше вступление в министерство. Искренность ваших намерений и доброта
вашего сердца будут вас руководить лучше и надежнее всякого знания и опытности
в делах, и потому императрица найдет в вас помощь, которая отвратит
приготовляемые ей опасности. Она нашла бы сильную помощь и в дружбе короля
моего государя, но теперь нас стараются ссорить. Ив-