рота утверждает его на том месте, на которое возведен ее величеством. Сам
король с радостным видом сказал Кету, что императрица изволит жаловать к новому
году богатые подарки и что трудно найти благодарные слова, соответствующие ее
милости, но что он, находясь с младенчества в военной службе, теперь, несмотря
на старость, чувствует в себе довольно силы отслужить шпагою за милость
императрицы, лишь бы только представился для того благоприятный случай, что
вместе с ним вся Швеция вечно будет обязана императрице и никогда не забудет
оказанной себе милости. Сенаторы говорили, что теперь зажмется рот зломыслящим,
которые перетолковывали в дурную сторону присылку русского вспомогательного
корпуса. Скейт писал, что присылка денег так же важна, как и присылка войска,
ибо чрез присылку денег от Дании отпадет большая часть ее приверженцев, а
только на них-то она и могла надеяться, если бы вздумала напасть на Швецию.
Но в то же время в Петербург пришла не очень приятная весть из Стокгольма:
король объявил Кету о намерении наследного принца вступить в брак с сестрою
прусского короля, требуя согласия на то императрицы. Сам наследный принц
обратился письменно к императрице, «как сын к матери», с просьбою о согласии на
этот брак, который «совпадает с его расположением к берлинскому двору».
Елизавета
в январе 1744 года отвечала: «Сие дело такой натуры есть, что оное главнейшее
зависит от собственного вашего королевского высочества благоизобретения и
согласия его королевского величества и шведских государственных чинов; таки нам
все то, еже к наивяще-му вашему благосостоянию и укреплению между его
величеством и вашим высочеством отеческих и сыновних сантиментов служить может,
приятно и угодно будет». Родственный союз наследного принца с берлинским двором
мог казаться тем опаснее, что со стороны шведского народа нельзя было ожидать
доброго расположения к России, почему и наследный принц для приобретения
народной любви мог подвергаться сильному искушению стать неблагодарным к своей
благодетельнице,
тем более что дела с Даниею улаживались. 1 апреля Скейт писал, что Гилленборг и
Нолькен уже спрашивают, когда русский вспомогательный корпус намерен
возвратиться в отечество; в народе стали поговаривать, будто императрица хочет
оставить два или три полка наследнику вместо гвардии. Эти толки, по мнению Кета,
пошли от недоброжелателей, которым хочется внушить народу, что наследный принц,
не доверяя шведам, намерен для своей безопасности держать чужое войско. Скейт
доносил, что в Швеции две господствующие партии – французская и английская, из
которых первая сильнее второй, заключают в себе большую часть дворянства и
почти всех горожан; духовенство разделено между ними почти поровну, а крестьяне
еще не совсем отстали от мысли соединения с Даниею. «Из всех сих фикций, – писал
Скейт, – я не могу сказать, чтоб которая совершенно интересы вашего им.
величества наблюдала; король невеликую партию имеет, которая ничего важного
учинить не в состоянии. Что ж, ваше им. величество, повелевать мне изволите
искусным образом внушить о дальнейшем пребывании здесь корпуса войск
императорских, то по истине сие есть струна, наивысочайшей осторожности
подлежащая; всенижайшее дозволения прошу оное внушение на несколько времени
подержать,
кое время свободно проволочь можно будет чрез распорядки, сними по их же воле
учиняемые. Я в состоянии буду до конца мая месяца, не подавая немалого шведам
сумнения, посаженое войск на галеры проволочь, и в случае вашего им. величества
соизволения, чтоб здесь оному корпусу Дале прибавиться, тогда претекст
недостатка
провианту может мне служить причиною ожидать здесь оного из России присылки».
Мир между Швециею и Даниею был заключен окончательно, и шведское
министерство обратилось к Кету с внушением, что русские войска, теперь более
ненужные, могут отправиться из Швеции – хорошо, если уйдут до жатвы, а еще
лучше до сенокоса, – и когда Скейт объявил, что ежечасно ожидает присылки
провианта, то министерство обязалось немедленно выдать провиант из своих
магазинов; когда же Скейт объявил наследному принцу, что получен указ
императрицы о выходе русского войска из Швеции, то принц отвечал: «Очень рад,
потому что долгое ваше здесь пребывание народ приписывает мне и начал уже на
меня роптать».
Скейт должен был оставить Швецию вместе с русским войском, и чрезвычайным
министром
в Стокгольм был назначен генерал Любрас, участвовавший в Азовском конгрессе и,
как видно, неприятный и подозрительный Бестужеву, следовательно, надобно
заключить, что его назначение было делом противной канцлеру партии. Любрас
поехал через Берлин, откуда от 25 июня писал императрице о разговоре своем с
королем. Фридрих II объявил ему, что он очень беспокоится насчет русского
двора, ибо императрица подвергается многим противностям и опасностям от замы-
