слов злостных и неверных людей. В том же донесении Любрас писал, что он был
у короля в Потсдаме двое суток и имел с ним долгие разговоры, о содержании
которых донесет впоследствии. На это Бестужев заметил: «В двои сутки не
одумался писать, что с ним король разговаривал, а может быть, что ведомость о
Шетарди
и „всю реляцию Любраса отменит“.
Наконец реляция Любраса пришла от 28 июня: король повторял, что он сильно
беспокоится о делах при русском дворе; но какие бы интриги ни производились,
лишь бы только императрица могла удержаться на престоле. «Я наверное знаю, –
говорил Фридрих II, – что теперь при дворе и в народе такое сильное волнение,
что скоро что-нибудь нечаянно должно выйти наружу. У меня в руках
доказательство, что лорд Травлей имеет у себя больше 600000 червонных для
подкупа. Я с нетерпением ожидаю своего курьера. Что у вас в министерстве? Кто
будет великим канцлером?» Фридрих нарочно запугивал русский двор, чтоб он не.
мешался в европейские дела; ибо всего более боялся этого вмешательства, всего
больше продолжал бояться нерегулярных русских войск и потому расспрашивал
Любраса
о казаках и калмыках.
Из Берлина Любрас отправился в Копенгаген, где датский король говорил ему:
«Римская империя находится в плохом состоянии, и если король прусский будет
продолжать прежнее поведение, то не только многим имперским князьям предстоит
близкая погибель, но и все соседи подвергаются опасности нападения, если
заблаговременно не приведут себя в оборонительное состояние. Прусский король
одного за другим поглотает, а тогда черед дойдет и до сильнейших, чего и Россия
имеет основательную причину ожидать». Любрас сказал на это, что если его
величество
сам сознает необходимость восстановления спокойствия общего, и особенно на
севере, то, разумеется, и будет содействовать этому сильнейшим образом. Король
отвечал: «Буду содействовать этому всеми силами, и главное средство здесь –
постоянное доброе согласие между Россиею и Даниею, от чего зависит и истинный
интерес обоих государств; все зависит от императрицы». На прощание король
повторил, что его искреннейшее желание быть с императрицею в добром согласии, и
со слезами на глазах, смотря на небо, прибавил: «Кто внушает императрице иное,
тот ей недоброхот».
В Стокгольм приехал Любрас только 25 октября и в ноябре уже доносил, что
французская партия сильно увеличилась и ежедневно умножается по прибытии из
Пруссии кронпринцессы; французский посланник Ланмари действует в Стокгольме и
провинциях свежими, недавно полученными деньгами, чтоб к сейму своих креатур
заготовить. Скоро Любрас донес также, что от прусского посла сделано
предложение оборонительного союза между Пруссиею и Швециею, но что король велел
наперед дать знать об этом русскому двору. Наследный принц обнадеживал Любраса,
что будет изо всех сил стараться не допускать ничего, что могло бы быть
противно воле императрицы: это будет его постоянным правилом. Любрас начал
толковать с сенаторами патриотической (т.е. русской) партии, что если Швеция
будет в постоянной дружбе с Россиею, то ни от кого никогда неприятельского
нападения ожидать причины не имеет, а следовательно, и нет ей нужды в
постороннем оборонительном союзе; а если прусский король вследствие
продолжающихся
германских смут подвергнется от кого-нибудь нападению, то Швеция принуждена
будет в этой войне принять союзническое участие. Патриотические сенаторы,
разумеется, были одного мнения с Любрасом; но, когда он стал делать свои
представления наследному принцу, тот отвечал, что по обнадеживанию от прусского
двора союз этот имеет главною целью поддержать его, принца, на шведском
престоле и будет обязателен только по окончании настоящей войны в Германии. По
мнению Любраса, «оное токмо для одного амюзирования инсинуировано».
В таких обстоятельствах члены русской партии требовали, чтоб Россия как
можно скорее заключила союзный договор с Швециею, чтоб предупредить Францию и
Пруссию; и здесь главное затруднение состояло в том, что Швеция не могла без
субсидий заключить ни с кем союзного договора, а для России было тяжело платить
субсидии. В половине декабря Любрас извещал, что с помощью французской и
прусской партий в провинциях являются эмиссары, которые назначаемых на будущий
сейм депутатов уговаривают ввести самодержавие, внушая, что бедственное
состояние
Швеции происходит главным образом от республиканских учреждений и необходимого
их следствия – несогласия: войско и крестьяне особенно к этому склонны, между
мещанами многие того же мнения, а к этим чинам обыкновенно пристает и
духовенство; кронпринц, осаждаемый женою и приверженцами самодержавия, будет
благоприятствовать этому делу, а не препятствовать ему, он уже добыл себе
полковничий чин в гвардии. Мелкое дворянство желает самодержавия, богатое одно
не желает; но, во-первых, его немного, потом и оно желает усиления королев-