канцлеру, а тот передал Кейзерлингу рескрипт к ректору дрогичинского
иезуитского коллегиума с предписанием не трогать православных. Король заявлял,
что если бы прекращение этих религиозных преследований находилось в его силе и
власти, то оно давно бы уже последовало. Кейзерлинг не мог нахвалиться
дружеским расположением к России короля, министерства и польских вельмож.
Но в конце июля внимание было отвлечено от этих польско-русских дел
движениями прусского короля. Кейзерлинг дал знать, что приехал в Варшаву
прусский министр Валленрод с требованием пропуска прусских войск чрез Саксонию
в Богемию; но этим дело не ограничивалось: Кейзерлинг извещал о
французско-прусских намерениях завести смуту в Польше. Литовский стольник
Сапога,
который прежде бывал подкупаем Швециею и Пруссиею, получил письмо от чи-
гиринского
старосты Яблоновского: Яблоновский уговаривал его составить конфедерацию, причем
обнадеживал, что прусский король будет сильно ее поддерживать; имения Сапоги
будут охранены, а если он потерпит какие убытки, то получит за них
вознаграждение. Сапога показал это письмо королю, который дал ему за такую
благонамеренность орден. Французский министр Ша-виньи писал воеводе Маковецкому
графу Понятовскому, что теперь наступило самое благоприятное время исполнить
то, чего прежде нельзя было сделать для их вольности. Эти внушения происходили
оттого, что французский двор в случае нападения австрийцев на Лотарингию
намерен был отказаться от обязательств 1738 года относительно Станислава
Лещинского. Кейзерлинг писал, что внимание поляков поглощено движениями
прусских войск, об этом только и говорят; но как ни старается граф Валленрод
обнадеживать поляков насчет дружеских намерений своего двора, внушения его
принимают с недоверием, которое возрастает с каждым днем. Валленрод был с
визитом
у великого гетмана, причем объявил, что король его питает такую преданность к
польской нации и такое уважение к республике, что если бы ее вольность, ее
благо, ее интерес были нарушены или грозила бы им какая опасность, то он явился
бы к ней на помощь и защищал бы ее всеми своими силами. Гетман отвечал: «Мирные
и дружеские обнадеживания со стороны соседей могут быть только приятны
республике, которая сама любит мир и тишину, но нельзя полагаться на дружеские
обнадеживания
прусского короля: три прусских посольства уверяли в дружеских намерениях
королеву венгерскую, а с четвертым посольством, состоявшим из многочисленной
армии, прусский король сам пришел и Силезию отнял». Скоро и сам Кейзерлинг
услыхал от Валленрода любопытные для себя новости: 24 августа прусский
посланник подошел к нему при дворе и объявил, что получил рескрипт от своего
государя; король пишет, что так как он, Кейзерлинг, сильно отдаляется от
прусских интересов, то он, король, велел своему министру при петербургском
дворе просить императрицу сделать такое перемещение: к польско-саксонскому
двору назначить брата канцлеров Мхи. Петр. Бестужева-Рюмина, а его, Кейзерлинга,
перевести к римско-императорскому двору, что уже и решено в Петербурге.
Кейзерлинг
написал канцлеру: «Ваше сиятельство мне особенную милость покажете, если
объявите: насколько я должен верить этим словам?»
Известие оказалось справедливо: Михаил Петрович Бестужев был назначен к
польско-саксонскому двору, но Кейзерлинг должен был вместе с ним присутствовать
на сейме в Гридне и уже по окончании сейма должен был отправиться во Франкфурт
к римско-императорскому двору.
Бестужев приехал в Гродно 23 сентября, накануне открытия сейма. В первом
разговоре с ним граф Бриль, приглашая Россию к союзу с Саксониею, Англиею,
Голландиею и королевою венгерскою, высказал уверенность, что императрица как
одна из первых коронованных глав в Европе по известному своему великодушию и
справедливости не будет равнодушна к той опасности, которая угрожает всем
частям Европы, ибо французские и прусские виды велики и их следствие могло бы
распространиться гораздо далее, чем теперь человеческий разум предусмотреть или
потом отменить мог. Победоносное оружие Петра Великого некогда избавило
северную часть Европы от завоевания и даровало ей мир и тишину; он, Бриль,
надеется, что благословенное оружие императрицы положит надлежащие пределы
дальновидным замыслам тех, которые стремятся ко владычеству в Европе и хотят по
своей воле располагать благополучием или злополучием народов и государств. Бриль
окончил разговор словами кардинала Ришелье: «Нет ничего вреднее для государства,
как снести хладнокровно, когда какой-нибудь государь завоюет самовольным насиль-
ством
земли соседнего государства, ибо это завоевание может служить ему мостом к
дальнейшему движению; поэтому союзники обиженного государя должны употребить
все свои силы для его поддержания, ибо, воюя за него, стоят сами за себя, а
когда неприятель уже у ворот – несвоевре-