морского он был и докладывал, что зять ее его бил, причем отнято у Климовича
оружие, и не хочет ли она это оружие взять под расписку; говорил, что для
Разумовского он на Климовиче искать не будет, но чтоб Климович впредь так не
поступал, генералов не бил.
Дело перешло в 1745 год. 18 февраля был дополнительный допрос Грюнштейну,
который объявил, что утверждается в прежде сказанном. Свидетель лейб-компанец
Журавлев показал, то Грюнштейн с командою остановился ночью в Нежине на большой
киевской дороге и люди мазали колеса при свечах, как вдруг на дороге показалась
коляска с двумя верховыми наперед; один из вершников кричал, чтоб очистили
дорогу, и всех бранил непристойными словами; Грюнштейн стал отругиваться; тогда
Климович, выше из коляски и подойдя к Грюнштейну, ударил его палкою по голове
раза три или четыре; Журавлев ухватил палку, а Грюнштейн, усмехнувшись и
перекрестись,
ударил Климовича по щекам раза три или четыре. Через день после этого допроса
Грюнштейна
привели в застенок: он признался, что о подкинутом письме донес ложно, но
относительно
ссоры с Климовичем утвердился на прежних показаниях.
Следователи Ушаков и Александр Ив. Шувалов подали мнение, что Грюнштейн не
только подозрителен, но и очень виновен оказался, потому что делал ложные
доносы. У Грюнштейна с Журавлевым, должно быть, стачки; надобно бы допросить
других свидетелей – лейб-компанцев, но у них должна быть также стачка; надобно
будет пытать, от чего может произойти немалое кровопролитие, а истины найти нет
надежды, и потому следствие надобно оставить. Императрица велела сослать
Грюнштейна
с женою и сыном в Москву, где он содержался в Тайной конторе, потом отправлен в
Устюг.
В том же 1745 году произнесено было осуждение гражданской деятельности
одного из птенцов Петровых, одного их самых видных членов «ученой дружины»,
созданной временем преобразования. Мы оставили Татищева в 1739 году, когда он
был отдан под суд. Жалобщиков на злоупотребления Татищева легко было найти,
когда против него был Бирон. Во время регентства Бирона Татищев, разумеется, не
мог ждать для себя ничего хорошего; но после падения регента дела его не
поправились, потому что при новой правительнице близким человеком был враг его
граф Михайло Головкин. Татищев обратился к сопернику Головкина Остерману, и тот
присоветовал ему просить прощения в винах; не видя другого выхода, Татищев
исполнил совет, но подвергся только напрасному унижению: судная комиссия по его
делу не прекратила своих работ. 31 июля 1741 года состоялся указ о назначении
Татищева к калмыцким делам, поручение трудное и важное в то время, но сановник,
на которого оно было возложено, оставался по-прежнему под судом.
Мы видели, как много хлопот было русскому правительству с калмыками при
Петре Великом и его преемнице, видели здесь деятельность Волынского и жалобы
его на трудность дела. Волнение не прекращалось между варварами. В 1731 году
Дундук-Омбо
поразил наместника Че-рен-Дундука, принудил его бежать в Саратов и овладел
15000 кибиток, но, не смея вступить в борьбу с русским войском, ушел в крымскую
сторону. Черен был восстановлен, но русское правительство убедилось
окончательно в его неспособности и решилось отослать его в Петербург, вызвать
Дундук-Омбо
и дать ему ханство. Дундук-Омбо служил верную службу во время турецкой войны,
опустошая кубанские владения татар, но после смерти этого энергического хана
начались опять в степях волнения, для прекращения которых и был отправлен
Татищев. В то время как он исполнял свое трудное поручение, мирил калмыцких
князьков, так, однако, чтоб оставалась всегда возможность ссор, т.е. чтоб новый
наместник ханства Дундук-Даши не мог усилиться окончательно, в это время в
декабре месяце приезжает к нему из Петербурга капитан Приклонский с известием,
что воцарилась дочь Петра Великого, что Головкин под арестом, а Трубецкой,
Черкасов и Бестужев, с которыми у Татищева была старая дружба, в большой
милости. Новая императрица велела сказать Татищеву, что она его помнит. Татищев
отвечал ей «Присланный от вашего им. величества капитан Приклонский объявил мне
словесное вашего им. величества всемилостивейшее о мне, недостойном рабе вашем,
напоминание. А понеже я чрез так многие годы за мои верные и радетельные к их
величествам и государству службы от злодеев государственных тяжкое гонение и
разорение терпел и в таком отчаянии находился, что ничего, кроме крайней
гибели, ожидать не мог; ныне же нечаянно яко во тьме сидячего остывший свет
Петра Великого паки на меня воссиял и единою печаль и страх отрешил: того ради
наипаче сего вашего им. величества показанную ко мне, недостойному, милость
чувствуя, хотя возблагодарить и заслужить до гроба моего не могу, но только
прошу всещедрого бога, да умножит лет живота вашего им. величества
