дверь и опять, помедли, к нему вошел: он, бегая по казарме в великом сердце,
шептал, что – не слышно. Видно, что ноне гораздо более прежнего помешался; дня
три как в лице, кажется, несколько почернел, и, чтоб от него не робеть, в том,
высокосиятельнейший
граф, воздержаться не могу; один с ним остаться не могу; когда станет шалить и
сделает страшную рожу, отчего я в лице изменюсь; он, то видя, более шалит».
Однажды Иван Антонович начал бранить Овцына неприличными словами и кричал:
«Смеешь ты на меня кричать: я здешней империи принц и государь ваш». По приказу
Шувалова Овцын сказал арестанту, что «если он пустоты своей врать не отстанет,
также и с офицерами драться, то все платье от него отберут и пища ему не такая
будет». Услыхав это, арестант спросил: «Кто так велел сказать?» «Тот, кто всем
нам командир», – отвечал Овцын. «Все это вранье, – сказал Иван, – и никого не
слушаюсь, разве сама императрица мне прикажет».
В сентябре 1759 года арестант вел себя несколько смирнее; потом опять стал
браниться
и драться, и не было спокойного часа; с ноября опять стал смирен и послушен. В
апреле 1760 года Овцын доносил: «Арестант здоров и временем беспокоен, а до
того всегда его доводят офицеры, всегда его дразнят». В 1761 году придумали
средство лечить его от беспокойства: не давали чаю, не давали чулок крепких, и
он присмирел совершенно.
О родных Ивана Антоновича, оставшихся в Холмогорах, сохранилось следующее
известие Зыбина: «Принц Антон Ульрих сложения толстого и многокровного и
нередко подвержен разным припадкам, особенно страдает грудью, однако не очень
сильно и продолжительно; по заявлению лекарскому имеет начало цинготной
болезни; нравом кажется тих и ведет себя смирно. Дети его: дочери – большая,
Екатерина, сложения больного и почти чихотного, притом несколько глуха, говорит
немо и невнятно и одержима всегда разными болезненными припадками, нрава очень
тихого;
другая его дочь, Елизавета, которая родилась в Дюнаминде, росту для женщины
немалого и сложения ныне становится плотного, нрава несколько горячего,
подвержена разным и нередким болезненным припадкам, особенно не один уже год
впадает в меланхолию и немало времени ею страдает. Сыновья: старший, Петр,
родился в Холмогорах в 745 году, сложенья больного и чахоточного, несколько
кривоплеч и кривоног; меньшой сын, Алексей, родился в Холмогорах в 746 году,
сложения плотноватого и здорового, и хотя имеет припадки, но еще детские. Живут
все они с начала и до сих пор в одних покоях безысходно, нет между ними сеней,
но из покоя в покой только одни двери, покои старинные, малые и тесные. Сыновья
Антона Ульриха и спят с ним в одном покое. Когда мы приходим к ним для
надзирания,
то называем их по обычаю прежних командиров принцами и принцессами».
В год смерти Анны Леопольдовны отозвался и враг ее Бирон из Ярославля,
отозвался горькою жалобою на свое бедственное положение. 18 марта 1746 года он
писал императрице: «К здешнему воеводе указ прислан из высокого Кабинета, в
котором изображено, якобы по моему приказу казацкого полка полковник Ливен
одного здешнего мещанина арестовать и бить велел. Всемилостивейшая императрица!
Сколь велико мое бедствие ни есть и сколь долго оное ни продолжается, однако ж
моего разума не лишен, чтоб я в такие дела вмешался. Я знаю, в каком состоянии
я нахожусь. Все наказания, кои выдуманы быть могут, претерплю я с радостью,
ежели я правильно в чем изобличен быть могу, а полковник Ливен должен отчет и
отповедь дать. Оного человека я не знаю, он же ни мне, ни моим домашним никакой
беды не сделал: что же бы меня к тому побудило! Но я такими людьми здесь
окружен, от которых ежедневно многие утеснения претерпевать принужден без
всякой моей вины, итак, ваше императ. величество прошу не допустить, чтоб я
безвинно мучим был».
К Бестужеву Бирон писал по тому же случаю: «Несчастье мое ежеденно
умножается; я желал бы все то претерпевать, ежели б я в чем виновен был; но о
сем приключении я столько знал, сколько о часе моей смерти; я того человека
никогда не знал. Я здесь между львами и змеями нахожусь. Здешний воевода и его
жена известны суть; они на меня озлобились, потому что я их больше не дарю, как
то прежде делал, когда я еще нечто имел. Майор Лакастов с фабрики, который с
воеводою в ссоре был, добрым приятелем сделался. Сей человек нам всякую досаду
причиняет;
я не могу, да и не смею упомянуть, что мы от сего человека без причины
претерпеваем.
От этих печальных известий обратимся к обычной правительственной
деятельности 1746 года. Передвижение войск, вызванное событиями прошедшего
года, готовило Сенату новые заботы, а между тем надобно было приводить в
порядок пограничных служилых людей, удержавших среди преобразований свой особый
характер, внесенный из XVII века. То была смоленская шляхта,
