короля; оба двора, и прусский и саксонский, находятся в союзе с Россиею, оба
требовали по союзному договору помощи, следовательно, императрица должна была
решить вопрос, кто прав, чтоб подать помощь правому; но прежде предложены были
добрые услуги для примирения Саксонии с Пруссиею, и когда, несмотря на это,
прусский король напал на Саксонию, то Россия обязана была помочь последней по
смыслу союзного договора, и потому Подевильс вперед должен удерживаться от
подобных нареканий, которые могут вести только к обоюдной холодности. Подевильс
отвечал, что он все это говорил не министериально, а в простом разговоре, но и
теперь скажет, что императрица оказала большее расположение к Саксонии, чем к
Пруссии, и не имела полного права считать Береславский договор нарушенным, ибо
хотя она к нему и приступила, но его не гарантировала. Чернышев отвечал, что
имеет приказание императрицы опровергать такие несправедливые и неприличные
нарекания на поступки русского двора. Эти слова так рассердили Подевильса, что
он, возвысят голос, сказал: «Король мой государь знает, с каким пристрастием
относились вы к делу в последнее время, и уже послал указ Мардефельду принести
на вас жалобу императрице». Чернышев, также возвысят голос, отвечал: «Эти
нарекания на меня имеют столь же мало основания, как и те, о которых шла речь
прежде, и можно было бы от них и удержаться, ибо я отдаю отчет в своем
поведении одной своей государыне». Разговор этим кончился, но следствием его
было то, что когда Чернышев на третий день приехал ко двору вместе с другими
министрами, то король даже и не взглянул на него.
Чернышеву после этого трудно было оставаться в Берлине, но в Петербурге
давно уже хлопотали о том, чтоб освободиться от Мардефельда. Принцессе
цербстской
при ее отъезде из России дано было поручение побуждать Фридриха II к отозванию
Мардефельда,
но принцесса медлила исполнением вдвойне неприятного для нее поручения. 10
января императрица подписала рескрипт Чернышеву, чтоб напомнил принцессе
цербстской
об отозвании Мардефельда. Наконец из Петербурга пошло прямое требование;
Фридрих II отвечал, что отзовет, когда императрица отзовет Чернышева. Чернышев
получил указ переехать посланником в Лондон, и, не дожидаясь распоряжений из
Берлина, Мардефельду объявили, что не будут сноситься с ним. Когда Бестужев дал
прочесть Мардефельду это объявление, тот сказал ему: «Я очень хорошо знаю, что
вы один этому причиною; вот почему я не премину воспользоваться первым случаем
показать вам свою благодарность и равномерные добрые услуги». Гиндфорду
Мардефельд
сказал: «Канцлер поступил умно, постаравшись удалить меня до возвращения
вице-канцлера, ибо тогда я был бы в состоянии низвергнуть Бестужева».
После этих перемен в Берлине был обвинен в измене и казнен советник Фербер;
этот Фербер просился в русскую службу и имел сношения с Витином, посылавшимся
из России в Пруссию для разведываний, а в настоящее время находившимся в
Петербурге. Прусский секретарь посольства Варендорф 10 ноября приехал к
вице-канцлеру с объявлением, что курьер привез ему цифирные азбуки и копии с
двух статей, которые найдены в бумагах казненного Фербера; из этого можно
видеть, говорит Варендорф, какие имелись злые намерения поссорить короля с
императрицею. Фербер сообщал в Россию подполковнику Витину о замыслах Фридриха
II.
Так, 2 июля он писал, что король за столом сказал: «Я не обращаю внимания на
русские приготовления и ничего более не желаю, как чтоб императрицыны войска
выступили против Пруссии: тогда бы я их, как лисиц, на воздух взбрасывать
стал». Потом Фридрих говорил своему любимцу шведскому министру Ру-деншильду:
«Этот Брюмер вел свои дела по-дурацки: сколько раз он мог свергнуть канцлера, а
теперь, как усел, голову себе сламывает. Каким образом теперь его дело можно
поправить!» Ру-деншильд отвечал, что теперь это трудно, ибо Шетарди истребил
при русском дворе всех благонамеренных, да и главная опора их теперь в особе
Брюмера
рушилась; бедный Трубецкой один остался и принужден подлаживаться под мнение
Бестужева, хотя наружно, тем более что граф Листок, как слышно, с некоторого
времени в государственные дела мешаться не смеет. Впрочем, не надобно
совершенно отчаиваться. Если бы можно было оставить там Мардефельда или же по
крайней мере заменить его искусным Каниони, который знает отлично русский язык
и все тамошние дела, а между тем в Швеции на сейме надобно стараться о
заключении ею союза с Франциею и Пруссиею. «Как ваше величество, так и Швеция,
– говорил Руденшильд, – должны радоваться, что правление в России в руках
Сената, а у министерства руки связаны, чего прежде не было при кабинете,
который давал большую силу самодержавию. Главная цель сенаторов состоит в том,
чтоб ни в какие чужие ссоры не вмешиваться, не играть в Европе никакой роли, –
одним словом, жить, как жилось до Петра Великого. Эта цель может быть
достигнута, потому что императрица
