не следует примеру своего отца (которого правилом было царствовать с
жестокостью и изнурением народа), императрица относительно народа оказывает
большую умеренность». Король согласился с его мнением и сказал: «С великим
удивлением и удовольствием под рукою я уведомился, что все русские войска
вторичный указ получили новые экзерциции оставить и употреблять старые; таким
образом, я надеюсь, что через несколько лет русская военная сила дойдет до
крайнего варварства, так что я буду побеждать русских своими рекрутами; и так
как эта нация, по-видимому, теряет дух, внедренный в нее Петром I, то, быть
может, близко время, когда погребается в своей древней тьме и в своих древних
границах. Имею причину очень сердиться на генерала Бисмарка, который ввел при
русской
армии все прусские манеры». Фербер сообщил, что известный полковник Фанштейн,
оставивший, русскую службу, обедал у Фридриха II, который спросил его, как он
думает: один пруссак по меньшей мере уберет четверых или пятерых русских?
Фанштейн
отвечал, что если дело дойдет до драки, то пруссак и с одним русским будет
иметь полны руки дела. Король очень рассердился и в утешение свое сказал: «Мне
очень хорошо известно, что Россия имеет по крайней мере большой недостаток в
достойных офицерах».
Но эти откровенности не улучшили отношений между двумя дворами. Главная
дипломатическая
борьба между ними была в Стокгольме.
В начале января доверенный человек наследного принца голштинец Гольмер,
подозрительный
в Петербурге, получил указ от своего герцога великого князя Петра Федоровича в
8 дней выехать из Стокгольма в Киль. Наследный принц был в отчаянии; глотая
слезы, он говорил Любрасу, что он здесь между чужими людьми, на которых по их
пристрастиям положиться не может; к Гольмеру он привык, в верности его
совершенно
убежден, может уверить, что Гольмер всегда старался, чтоб все происходило по
желанию императрицы. Принц умолял Любраса ходатайствовать у императрицы, чтоб
Гольмера
оставили еще на несколько времени при нем. Старый король просил о том же; Любрас
с своей стороны писал, что Гольмер – человек благонамеренный: сенаторы,
приверженные
к России, признают его таким; он, по их мнению, противодействует графу Тесину и
Нолькену и склоняет принца на русскую сторону. Но Бестужев заметил на реляцию
Любраса:
«Сие не что иное, как притворство, а ежели Гольмер долее в Швеции оставлен
будет, то интересы его ампер. высочества в Голштинии весьма от того претерпеть
могут и в прежней плохой администрации никто без него отчета дать не в
состоянии. Барон Любрас во многих своих прежних реляциях неоднократно доносил,
что Гольмер вредительный и для здешних высочайших интересов в Швеции негодный
человек и потому об удалении его оттуда сам представлял; ныне же непонятным
образом его вдруг отменившимся и надобным описает». Еще сильнейшему нападению
Люб-рас подвергся со стороны Бестужева, когда в донесении своем выставил в виде
просьбы русских приверженцев, чтоб императрица в самых решительных выражениях
гарантировала шведский престол наследному принцу и его потомству: «Это вовсе не
шведские патриоты просили барона Любраса, это пламенное желание пруссаков и
французов. Такой гарантии не было дано и тогда, когда мы заключали союзный
договор с Швециею и когда еще была надежда удержать наследного принца в добром
расположении к России; для чего же давать такую гарантию теперь, когда, по
несчастию,
довольно известно, что наследный принц, по наущению своей супруги, предпочитает
французскую и прусскую дружбу всем самым доброжелательным советам императрицы?
Такая гарантия послужит только к тому, чтоб совершенно связать руки на будущее
время».
Между тем прусский посланник в Стокгольме Финкенштейн вел переговоры об
оборонительном
союзе между Швециею и Пруссиею; Любрас по указам из Петербурга должен был
препятствовать
заключению этого союза. На его представления король отвечал: «Надобно смотреть,
как бы это прусское требование добрым манером менажировать; надеюсь, что дело
кончится к удовольствию императрицы; я своим господам рекомендовал потише
поступать». В Швеции боялись заключить этот договор без согласия России, а в
Петербурге нарочно медлили ответом. Наконец в марте шведский министр в
Петербурге Барк прислал извещение, что императрица не одобряет прусский союз.
Король и министры были приведены этим известием в сильное смущение. Король стал
уверять Любраса, что этим союзом России не будет нанесено никакого предосу-
ждения:
он будет заключен самым простым и безвредным образом. Любрас заметил, что,
каким бы образом союз ни был заключен, нельзя избежать, чтоб он и Швеции, и
России не нанес вреда: если Пруссия хотя малую силу приобретет, то своими
происками будет умалять дружбу Швеции с Россиею, а потом возбудит и холодность.
«Пока я жив, этого не будет, – отвечал король. – Я от этого прусского союза
охотно бы отстал и работаю против него, но не все так думают, как я, интриги