но было. Канцлер: Вам самим известно, что покойный Бревен не хуже
вас, но также тайным советником и кавалером да и конференц-министром был,
однако он всякие дела на апробацию канцлеров всегда своеручно сочинял; а от вас
не только какого сочинения, но с начала сидения вашего в коллегии до сих пор
еще не видно было, чтобы вы когда-либо одно слово для поправления в делах своею
рукою написали, кроме подписания своего имени в готовых делах; а товарищ ваш,
тайный советник Юрьев, хотя и в крайней старости находится, однако часто
случается, что он своею рукою в сочиненных делах поправки делает.
Веселовский:
Если б у меня силы и лета такие же были, как у Бреверна, то и я также бы мог
трудиться. Канцлер: Когда за старостью не можете в сочинениях дел себя
употреблять, то и не требуется от вас, однако что принадлежит к рассмотрению и
решению дел в коллегии, то вам, как и другим членам, можно входящие дела хотя
каждому про себя читать или всем вдруг слушать и, не откладывая вдаль, тогда же
рассуждать и самим кратко записать или секретарю приказать, что по оным
исполнить надлежит, особливо ж по реляциям министерским рассматривая, какие
наставления им подать надобно, и такие свои рассуждения написав, ежели
вице-канцлер не присутствовал, то ему, а потом и канцлеру показывать, что и с
регламентом
согласно будет. Веселовский: Ежели бы давно таким образом сказано, то и
б поступали по тому; но случаются такие важные дела, о которых лучше при
собрании всей коллегии советовать. Канцлер: Хотя и при собрании всей
коллегии, однако мнения по делам наперед с нижних голосов подавать надлежит; а
впрочем, вам самим небезызвестно, что я прежде часто в коллегию приезжал, но
никакой пользы в делах от того не видал, ибо вы, господа члены, в таких моих
присутствиях
только и делали, что один за другим вкруговую читали, а никакого предложения
или рассуждения не чинили; а когда я, видя ваше всегдашнее молчание, хотя мне
этого и не следовало и наперед ваши мнения слышать надлежало, о некоторых делах
свои мнения предлагал, в таких случаях одни только критические рассуждения от
вас слышал, а как бы иначе, по вашему мнению, дело окончить надлежало, того
никогда от вас добиться не мог; наскучивши такими бесплодными сидениями в
коллегии и жалея о времени, что напрасно в том проходило бы, я и приезжать в
коллегию
перестал, потому что я гораздо больше у себя дома, нежели сидя в коллегии,
нужнейших; дел исправлять могу».
Этот любопытный разговор вскрывает нам ход дел в Иностранной коллегии.
Президент ее, канцлер, не ездит в коллегию, нужнейшие дела исправляет у себя
дома, а между тем слышит, что его упрекают в деспотизме, в присыпании указов
членам коллегии; он призывает к себе Веселовского и оправдывается в своем
поведении, складывая вину на него, на то, что не находит помощи в коллегии,
жалуется, что там ведут дела не так, не по регламенту, а между тем сам
признается, что приучил вести дела неправильно, делал чего не следует,
предлагал свое мнение, не собирая голоса с младших. Веселовский наивно и грубо
отвечает: давно бы сказал, что надобно поступать по регламенту, так бы и
поступали. Бестужеву особенно чувствительны были нарекания на его поведение в
коллегии потому, что вице-президентом ее был Воронцов, его враг. Бестужев
удалил из коллегии воронцовского клиента Неплюева, пославши его в
Константинополь, но теперь получались известия, что и Веселовский, выведенный
Бестужевым по старым приятельским отношениям, перешел на сторону Воронцова.
О поведении врагов канцлера, Воронцова и Лестовка, мы продолжаем узнавать из
депеш Финкенштейна. Воронцов уверял Финкенштейна, что прусскому королю нечего
опасаться ни от последнего заключенного Россиею трактата, ни от похода
тридцатитысячного русского корпуса. «Я, – доносил Финкенштейн своему королю, –
имевши много случаев находить сообщаемые им известия справедливыми и хвалиться
добрым его расположением к интересам вашего величества, я не могу думать, чтоб.
он меня в этом случае хотел обмануть. Он, правда, боязлив, но эта боязливость
заставляет его скрывать от меня некоторые подробности только, и я никак не
думаю, чтобы он захотел представить мне не то, что на самом деле». Но кроме
Воронцова, приятеля важного, у Финкенштейна был еще приятель неустрашимый –
Листок.
Этот объявлял ему о всеобщем неудовольствии, которое возбуждено походом
тридцатитысячного
корпуса за границу. «Боюсь одного, – говорил Листок, – чтоб канцлер нарочно не
замедлил походом с целью не допустить войско прийти вовремя и вступить в дело с
неприятелем, потому что если случится противное дело дойдет до битвы, то можно
биться
об заклад, что русские потерпят неудачу: прежняя дисциплина исчезла и
командующий генерал Ливен не любим войском; поражение войска составляет теперь
желание всех благонамеренных генералов; многие из них говорили мне, что нет
другого средства заставить императрицу открыть глаза насчет канцлера; если дела
пойдут хорошо, то нечего и думать о пере-