Вслед за тем Финкенштейн писал: «Я внушил обоим приятелям, что такое
положение дел в соединении с раздражением императрицы мне кажется благоприятным
случаем, которого не должно упускать, что именно теперь надобно раскрыть пред
императрицею недостойное поведение ее первого министра, что затруднения,
которые делают России в Адене, чтоб не допустить ее до участия в деле
умиротворения Европы, и печальное состояние русского войска доставляют страшные
доказательства против канцлера и можно сделать эти представления так, что
тщеславие императрицы не будет затронуто, ибо она, быть может, сочтет делом
своей чести поддерживать и ложные меры своего министра: надобно ей внушить, что
величайшие государи имели иногда несчастие быть обманутыми безо всякой вины со
своей стороны; надобно напомнить ей пример родного отца, который, несмотря на
свой гений и всю свою деятельность, часто находился в таком положении и
избавлялся из него посредством розысков и примерных наказаний, и тем не менее
он считался во всей Европе государем мудрым, правосудным, правителем
самостоятельным. Важный приятель, казалось, принял мои внушения и сказал, что
не преминет воспользоваться ими при первом удобном случае; но в то же самое
время я нашел его в таком душевном расслаблении вследствие обхождения с ним
императрицы, что я не могу много на него рассчитывать, если только государыня
сама не сделает первого шага. Я был более доволен графом Жестоком, который
решился объясниться с императрицею при первом случае. Я говорил им также о
поездке в Москву, на которую я смотрю как на проделку партии; я их уговорил
приложить свое старание при этом и надеюсь, что они успеют, потому что
императрица страстно желает этой поездки».
Не известно, объяснился ли Листок с императрицею; известно только, что в
ноябре он был арестован, и ему предложены были следующие допросные пункты: 1)
зачем водил компании со шведским и прусским послами? 2) От богомерзкого
человека Шетардия табакерки к тебе присланы, и именно написано было, чтобы оные
герою отдать: ты, ведая, кому он сие имя давал (Елизавете) и будучи сие уже по
высылке его отсюда учинено, то сие от него дерзостно сделано, а ты, как
присяжный человек, таки ль верность к государю своему имеешь, что о сем утаил?
Любя Ше-тардия, такого плута на государя своего променял! Не мог ли ты себе
представить, что ежели б и партикулярной даме, в ссоре находящейся, кто-либо
подарок прислал, то оный ни от кого принят быть не может, Кельми же паче чести
ее величества предосудительно. 3) Ты в некоторое время ее им. величеству самой
говорил, что ежели б де принцесса цербстская послушала твоих и Брюмме-ровых
советов, то б она великого князя за нос водила: так объяви, в чем советы твои
состояли? 4) Ты хочешь переменить нынешнее царствование, ибо советуешься с
министрами шведским и прусским, а они ко дворам своим писали, что здешнее
правление на таком основании, как теперь, долго оставаться не может. 5)
Финкенштейн
писал, что для произведения перемены удобным случаем была б ссора между
императрицею и великим князем: не учинено ль от тебя каких откровений? 6) В тех
же письмах усмотрено, что генерал-прокурор князь Трубецкой главным сообщником
всех твоих злодейских замыслов был, да и то еще об нем упомянуто, что в случае
воспоследуемого
происшествия перемены он таким между твоею шайкою признавается, который в
состоянии теми приятелями предводительствовать, кои теперь в спячке находятся,
а тогда все восстанут. 7) Ты сам Финкенштейну говорил, что тебе с
вице-канцлером удалось тайного советника Веселовского на свою сторону
преклонить, так что он, учиняя тебе весьма много откровений. и отстать не
может. 8) Во время негоциации с морскими державами о перепущении им помойного
корпуса ты старался все тайности у вице-канцлера сведать и о всем Финкенштейну
пересказывал; уже доказано, что и сам вице-канцлер прусскому министру такие
открытия чинил, с тобою же был в тесной дружбе. 9) Шапиро (капитан
Ингерманландского
полка, племянник Лестовка) показал, что ты чрез Марде-фельда от короля
прусского 10000 рублей получил. Листок ни в чем не признался; его сослали в
Углич.
Падение Лестовка произвело сильное впечатление при иностранных дворах; оно
показывало несокрушимую силу Бестужева, показывало, следовательно, и будущее
направление русской политики после важного события в Западной Европе, замирения
ее на Аренском конгрессе.
10 мая в Петербург съехались к канцлеру австрийский посол барон Бретлак,
английский лорд Гиндфорд, голландский посланник Шварц, и Бретлак жаловался на
медленность князя Репнина. который в Гридне напрасно жил три недели, а 13
апреля был не далее местечка Угры. Князь Репнин, будучи болен, нарочно
задерживает войска из одного желания все их вместе самому показать императору и
императрице римским. По словам Бретлака. он получил от своего двора выговор,
ибо твердо обнадежил, что русские войска в исходе апреля вступят в австрийские
владения: те-