места, в Академии не было. Ададуров был только адъюнктом; Третьяковский
числился секретарем и потому должен был держать себя в стороне, когда
профессора ссорились с Шумахером и президентами. Был в Академии один
значительный человек из русских, известный токарь Петра Великого Андрей
Константинович Нартов, которого сведения в механике, как видно, очень уважались
современниками; в конце царствования Анны он определен был в Академию к
инструментальным делам, учреждена особая механическая экспедиция. Нартов сделан
вторым советником академической канцелярии и столкнулся с Шумахером, который
видел в нем лишнего и мешавшего ему человека.
Нартов слышал от своих русских, мелких людей в Академии, переводчиков,
студентов; приказных и мастеровых сильные жалобы на дурное обращение с ними
Шумахера, на его своеволие, казнокрадство и решился выступить в поход в союзе с
Децилем. Время было самое благоприятное: немцы попадали сверху, на престоле
была дочь Петра Великого, знавшая хорошо Нартова как близкого человека к отцу.
2 августа 1742 года, когда двор и Сенат были в Москве, Сенатская контора в
Петербурге получила от советника Академии Наук Андрея Нартова представление,
что он подал в Сенат проекты «при экспедиции лабораторий механических и
инструментальных наук, главной артиллерии и о прочих высочайших,
государственных дел для пользы отечества и интересов ее ампер. величества
денежной казны поданы от него в прав. Сенат проекты и. требовал, чтоб его для
исходатайствования
по оным резолюции, таков и для объявления в Москве ко артиллерии секретных дел
отпустить и по отбытии его порученные ему дела исправлять имеющемуся при той же
Академии профессору Делила». Нартова отпустили, к чрезвычайной досаде Шумахера,
который уже проведал, что Делил и Нартов жаловались на него Сенату. Он писал
Штелину
в Москву: «Г. советник Нартов получил из Сенатской конторы паспорт на проезд в
Москву, конечно, для подтверждения поданных Децилем пунктов и своих собственных
клевет. Я не обращаю на то внимания, потому что у меня совесть чиста. Делил уже
более двух лет не имеет сношений с Академией, а теперь Сенатская контора по
представлению Нартова без ведома Академии передала этому Делила экспедицию
инструментальных и лабораторных наук – так титулуется теперь инструментальная
мастерская! Это позор!»
Нартов взял с собою в Москву донос на Шумахера академических служителей –
комиссара Камера, канцеляриста Гракова, копииста Носова; кроме них послали
донос на того же Шумахера студенты Пухорт, Шинкарев и Корвин, ученик гравера
Поляков, переводчики Горлицкий и Попов. Переводчик Горлицкий писал Нартову в
Москву: «Что же о нас, благодати божие до сего числа здравы пребываем, ожидая
тщанием
вашим милости всещедрого бога чрез помазанницу его получить, а супостатов
ходатайством прев. богородицы и всех святых под ноги верных рабов и сынов
российских покорить дай боже».
Сначала успех соответствовал ожиданиям: императрица назначила следственную
комиссию над Шумахером и его сообщниками, вследствие чего Шумахер был
арестован. Все академические дела поручены были Нартову, который стал
заботиться о том, чтоб как-нибудь вывести Академию из ее печального положения.
В марте 1743 года он жаловался в Сенат, что Штатс-контора вместо 24912 рублей
выдала только 10000 рублей, отговариваясь отсутствием денег в рентерее, тогда
как вся Академия и за прошлый 42 год жалованья не получила. При этом Нартов
заявлял, что Академия не может пробыть более без президента и без утверждения
штата, составленного еще в 1735 году и не конфирмированного; также, что
Академия сама долгов своих заплатить не может. Сенат приказал отпустить всю
сумму немедленно и всегда отпускать сполна в начале года. 27 июня того же года
Нартов от имени Академии подал доношении в Кабинет, жаловался на долги и
недостатки Академии, выставляя главною причиною их то, что в Академии два
учреждения – Академия Наук и Академия Художеств и вторая истощает первую. При
этом Нартов доносил, что канцелярия отрешила излишних и вопреки указам пенсионы
и двойное жалованье получающих неподобных людей, т.е. танцмейстера, также
беспаспортных
и тому подобных служителей. Из гимназии отрешила трех немецких учителей: первый
из них, Миллер, родной брат профессору Академии Миллеру, почти всегда больным
сказывался; он и другой учитель, Герман, русского языка вовсе не знают и потому
больше учили иноземческих детей, а русские дети почти напрасно к ним в гимназию
и ходили, ибо Герман и Миллер недели по две и по три туда не являлись, но учили
на дому за деньги, а вместо них один только информатор Фишер в гимназии учил,
да и тот русского языка почти ничего не знает, к тому же глух и плохо видит. На
место отрешенных Академия имеет русских людей, а именно Василия Третьяковского
и Ивана Горлицкого, которые в гимназии могут обучать рус-
