профессорской степени российского человека, на которой он может стоять с
чести
и пользою, но чтоб токмо освидетельствовать, достоин ли претендент того, чего
требует, ибо им должно токмо видеть пробу искусства просителева, который
наследовать им имеет право по силе прожекта. 7) Для того что господа профессоры
охотно принимали в 1733 годе на свой экзамен переводчика Горлицкого, который
также просил быть профессором, и места профессорские все были заняты ж
чужестранными, но он сам к ним не пошел, отговаривайся парижским
свидетельством, то видно, что меня для того не приняли, что я к ним с радостью
сам шел на экзамен, хотя и я также имею парижское свидетельство, ибо ведают те,
что им меня не удостоить и трудно, и стыдно, однако надобно было заградить путь
российскому человеку как-нибудь, так что, кто к ним нейдет, того принимают, а
кто идет, того всячески не хотят. 8) Оный профессорский ответ в канцелярию к
непринятию
меня на экзамен нисколько, кажется, и не в честь толь ученым и благоразумным
людям, для того что он не к делу и некстати, ибо не требовала от них запросом
канцелярия, что есть ли профессор элоквенции латинской и положена ли профессия
российские элоквенции в прожекте, ведая о том известно; но токмо просила их
благоволить освидетельствовать меня в искусстве элоквенции.
И посему, истолковав прямо вышеписаную профессорскую отговорку, не знаю, не
будет ли она значить точно сие следующее: хотя Тредиаковский и достоин быть
профессором элоквенции, однако он нам не надобен, ибо в почтенную нашу компанию
вмешается русской, чего здесь от роду не бывало да и быть не должно, потому что
добрый случай определил сей хлеб точно нашим, а он, вмешавшись к нам, может
быть, сего хлеба лишить нашего и потому впредь будет лишать кого-нибудь из
наших, который еще не выехал сюда, а за ним то ж учинит другой подобный ему и
третий, для того что уже мы их несколько видим готовых. Итак, запрем путь сему
Тредиаковскому,
то потом и прочих отлучать не будет нам труда».
«В такой силе было последнее мое помянутое доношении в канцелярию И. А. Н.
от 22 ноября 1743 года. А по силе просьбы, содержащиеся в сем доношении,
помянутая канцелярия А. Н. готовила уже доношении с мнением в Прав. Сенат. Но
между тем советник Нартов отрешен от помянутые канцелярии, а определен по-
прежнему
советник Шумахер, которого я многократно просил словесно о произведении моей
просьбы в дело. Сей советник мнократно ж меня о том и благосклонно обнадеживал,
а иногда говорил мне, советуя, чтоб я и не просился в профессоры, ибо имеет он
намерение выпросить хороший мне ранг и довольное жалованье, а быть бы мне токмо
при старом деле, для того что-де России больше в том деле нужды и пользы,
нежели хотя бы я был и профессор. Однако напоследок объявил мне генваря 19 дня
сего 1744 года, что он ныне не имеет ни времени, ни свободности, и для того
буде я желаю, то бы я сам просил Прав. Сенат».
Вследствие этого объявления Третьяковский и подал просьбу в Сенат – повелеть
быть ему профессором элоквенции; если же это за благо не рассудится, пожаловать
в асессоры в Академию Наук с 600 рублей жалованья по примеру Ададурова,
переведенного из адъюнктов в асессоры; если и это не будет угодно, то дать
майорский ранг по примеру секретаря Иностранной коллегии с окладом профессора
элоквенции и быть при прежних должностях, которые все касаются до элоквенции же
российской и до переводов, для того что в сем состоит великая нужда и «почитай
не нужнее ли еще должности профессора элоквенции».
В приложенном к просьбе аттестате, данном Третьяковскому синодальными
членами, говорилось, что они «предложенные сочинения его виды как российским,
так и латинским языком рассмотрели и сим свидетельствуют, что оные его
сочинения виды по точным правилам элоквенции произведены, чистыми и избранными
словами украшены и по всему тому явно есть, яко он не несколько, но толика
произошел
в элоквенции, си есть в красноречии российском и латинском, что праведно
надлежащее в том искусство приписаться ему долженствует».
Сенат на основании синодального аттестата утвердил Третьяковского профессором
элоквенции; но мы видели, что и об нем был запрос из Кабинета, следовательно,
имеем право заключить о ходатайстве сильных лиц. Как бы то ни было, 30 июля
1745 года Третьяковский и Ломоносов присягнули как профессора Академии в церкви
Апостола Андрея на Васильевском острове.
Новый профессор химии не переставал напоминать о себе одами. В том же году
он написал оду на бракосочетание великого князя:
«Исполнил бог свои советы/ С желанием Елизаветы:/ Красуйся светло, рисский
род./ Се паки Петр с Екатериной/ Веселья общего причиной».
В конце следующего года в оде на день восшествия на престол Елизаветы
читали, что от
