дав вполне не оставлять, на словах за них ходатайствовать, но русскому двору
отнюдь не причинять неудовольствия. Уведомив об этом свой двор, Неплюев писал:
«Мне же во опровержение тех шведско-французских здесь интриг собою директно
ныне делать нечего по опасности каким-либо безвременным отзывом непристойного
от турок объявления на себя навести; но под рукою при всех подавающихся случаях
возможное чинить не оставляю».
В начале 1750 года Неплюев присылал своему двору все успокоительные
известия, что, несмотря на усилия Франции и Швеции склонить Порту на принятие
посредничества в северных делах, та не поддается их внушениям. Но от 18 мая
получена была от него в Петербурге депеша другого рода: «Чрез посредство двух
серальских
фаворитов и, вероятно, благодаря сребролюбию рейс-ефенди (шведский переводчик
трижды был у него в доме на рассвете), который по жадности своей со всех сторон
берет, против всякого нашего ожидания испытали мы (т.е. Неплюев, Пенклер и
Портер) турецкое непостоянство, удостоверились, что ни на какие здешние
обнадеживания
полагаться ненадобное; что здесь не следуют какой-нибудь принятой системе, но
по прихотям самые важные решения отменяются». Дело состояло в том, что 14 мая
Неплюев был позван на конференцию к визирю, который прочел ему записку; в ней
было сказано, что так как по полученным из разных мест ведомостям известно, что
шведский ответ на последнее русское требование основателен, то Порта надеется,
что обе державы будут сохранять путь правый и прямой и что скоро уве-домится
она о восстановлении между ними дружбы и добрых сношений. Неплюев отвечал, что
отдает на рассуждение визирю: при возникших между двумя государствами
столкновениях дело решается одними ли словесными уверениями, или для этого
требуются трактаты и конвенции. Шведы повсюду разглашали, будто Россия хочет
свергнуть их коронного наследника, а Россия основательно доказывает, что они
желают переменить форму своего правления; то чего же лучше, как заключить с
обеих сторон конвенцию, что ни того ни другого не будет? И если это разумное
средство не примется, то бесспорно, что шведы по французским и прусским
наущениям стараются взволновать Север. Императрица не желает ни пяди шведской
земли; но если шведы не отстанут от своего намерения переменить
правительственную форму, то она не сдержится никакими представлениями и
употребит все дарованные ей Богом способы для воспрепятствования этому злу.
Российская держава никогда не позволит предписывать себе законов ни шведам, ни
французам, ни какому-либо другому народу, устанавливая все свои поступки на
весах правосудия с богоугодным намерением не допускать, чтоб от соседей и в ее
государствах огонь загорелся. На эти слова визирь и рейс-ефенди твердили одно:
что Порта высказалась единственно из дружбы к обеим северным державам. После
Неплюев узнал, что рейс-ефенди сказал визирю: «Хотя нынешнее свидание так же
мало принесет пользы, как и прошлогоднее, однако мы это дело с рук сбыли».
Было ясно, что с турецкой стороны России нельзя было ожидать никаких
значительных неприятностей по северным делам; столкновение между крымцами и
запорожцами также не могло повести ни к чему важному. В таком успокоительном
положении находились дела, когда в конце года в Петербурге было получено
известие о внезапной смерти Неплюева, последовавшей 8 ноября. Псковский
архиепископ Сименон Тодорский получил от находившегося при миссии иеромонаха
Иосифа любопытное письмо о болезни и кончине резидента: «Извещаю преосвященству
вашему о смерти резидента, который Божиим смотрением наказован был многажды
болезною
различною, первое – отнятием руки, потом желчи, что весь был желт, и тая желчь
происходила ему от сердца лютости и продолжалась все лето; однажды с деревни
приехал в Перу, не знаю, за что осердился на портного так жестоко, что обомлел.
Сколько лекари увещевали его о том, не слушал и не могил отстать, навык всегда
в лютости и в ярости. Случилось ему шестого числа сего ноября во вторник вечеру
в немецкого резидента быть, и там сделалась ему апоплексия, которого в лексики
(на носилках) в двор оттуда принесли, и страдал, по докторскому мнению;
апоплексиею, а по-моему, от беса мучим, и все тое было ему от Бога в наказание,
чего для в среду, бывши ему в чувстве добром и в памяти, говорил хорошо, чисто;
я пришел к нему; он не хотел сперва на меня смотреть, отворочался, як бес от
креста, говорил ему за исповедь, отказал – пожди. Потом в среду ж пред полунощию
мучило его четырми нападками, мало и дыхал, чего для я приобщил его Божественных
тайн без исповеди, понеже не говорил; а после полунищи стало ему полегче, пил
чай и поутру в четверток говорил с докторами; я приходил и хотел ему говорить и
принудить к исповеди – ниже слово сказал; все удивлялись, с лекарями говорил и
лекарства принимал, а ко мне ниже единого слова промолвил; после половины дня
начало быть ему худшее, ввечеру скончался без исповеди. И по приметам прежадных
лет жития его так в России, как и в Стамбуле, не был он север-
