наук, подполковник лейб-гвардии Измайловского полка и кавалер граф Кирилла
Григов.
Разумовский в провожании всех знатнейших чинов и многого знатного дворянства
отправился отсюда в путь благополучно, причем некоторые провожали его
ясновельможность
до первой станции – Пахры; а 21 числа его ясновельможность прибыл в Тулу и от
знатнейших тамошнего города благополучным приездом поздравлен и богато
трактован».
К 30 июня значительнейшие малороссияне съезжались в Глухо к приезду гетмана.
Компанейские полки, запорожцы, депутация, архимандрит, протопоп и несколько
священников, генеральный писарь Безбородко и десять бунчуковых товарищей,
встретившие его на дороге, присоединились к свите. Когда поезд приблизился к
Глухому,
то генеральный есаул с бунчуковыми и запорожцы окружили гетмана; полки стояли в
два ряда от Савских ворот до самого гетманского загородного двора, отдавая
честь Разумовскому при звуках музыки и ружейной стрельбы, пока не началась
пальба из пушек. У городских ворот гетман был встречен генеральною старшиною и
генеральный
есаул говорил речь; в церкви св. Николая архимандрит окропил его святою водою и
сказал речь. Из церкви отправились все в гетманский дом. Киевский архиерей
также приехал в Глухо познакомиться с новым правителем Малороссии: посетил его
поутру – не мог видеть, гетман еще опочивал; поехал вечером – не застал дома,
гетман поехал прогуливаться. Жители Глуховат видели, как преосвященный
разъезжал, добиваясь понапрасну лицезреть сына Разумихин, великими заслугами
достигшего столь важного сана.
По крайней мере стало весело: Глухо сделался маленьким Петербургом: в доме
гетманском играли французские комедии, на которые приглашался знатный люд.
Теплев играл важную роль: к нему знатные малороссияне считали обязанности ехать
поздравлять с рождением дочери. Асессор Академии сближается с образованными
малороссиянами, меняется с ними книжками.
А на юге в степи разгуливали большими шайками гайдамаки, не давая покоя
пограничным польским владениям, «почти ежедневно водою и сухим путем чинили
везде бесчисленнейшие на-сильства дерзостнейшим и бесчеловечнейшим образом». Но
в то же время явилась попытка дать степи со стороны польской границы военное
население другого рода, чем казаки, попытка, едва не нарушившая добрые
отношения России к Австрии и поведшая к окончательному разрыву между канцлером
Бестужевым и его братом графом Михаилом Петровичем.
Канцлер крепко держался на своем месте, пользовался полною доверенности
императрицы, по-прежнему неуклонно проводил свою систему осоюзивания европейских
держав, чтоб связывать руки Пруссии и Франции, преимущественно первой. Но он
постоянно страдал безденежьем и в октябре 1752 года обратился к императрице с
следующею просьбою: «Всемилостивейшая государыня! Я такой тягости долгов
подпал, что оной прибавить уже невозможно. Кредиту тем лишаюсь, никакого уже
заимодавца, кто б меня ссудил, не нахожу и так что при наступающей поездке в
Москву, как с места тронуться, не знаю. Все заложено, что с пристойностью
заложить можно было. Но правда, ежели б я не канцлер толь великой и справедливо
наибольшей в свете монархини был, то, может быть, имеющим от руки ж вашего
величества иждивением мог бы несколько прибавиться, только себя не поправить.
Доходы со всемилостивейшее данных мне деревень и со окладным жалованьем не
сочиняют полных 12000 Рублев; из того уже само оказуется, возможно ли мне было
тягостных долгов избежать, когда я в тоже время так жить старался, как канцлеру
всероссийской самодержицы долг и должность повелевают. Были мои излишества в
строении, но были ж и такие великие издержки, кои я по должности сделал. Таковы
суть московские поездки и разные великие торжества. Не знаю токмо, не можно ли,
однако ж, и первых в число сих последних включить, ибо ежели б в первом, т.е. в
строении здешнего, а паче ныне московского дома, я мог несколько убавить, то
таким же образом и в другом поступил бы, ежели б я паки не канцлер вашего
императорского величества был. Вновь почти построю пожалованный мне здесь дом,
а все в долг, за который в 50000 его на 10 лет тогда ж и заложил, не мог паки
выкупить потом пожалованными сорочью тысячами Рублев, так что и поныне в
закладе остается, чему и половина сроку минула, ибо теми деньгами другие
необходимые нужды исправить и мелкие немногие долги заплатить и тем свой кредит
несколько поправить тогда старался. Внутреннего не всякий видит; но что сказали
б послы, министры и другие иностранные обо мне, да не обо мне, но о канцлере
вашего
величества, когда б я, живши сходно с возложенною на меня милости и рангом, под
старость ябедничал, когда другие, таких должностей и рангов не имеющие и о
которых в свете разве по случаю говорено будет, от часу знатнее, огромнее и
великолепнее живут? Повторяю, может мне в излишество причтено быть строение так
большого в Москве дома? Я сам то еще больше чувствую,