та, ничего более сообщено не было. 3) Дело непорядочное, что офицеры,
находящиеся в здешней службе, без ведома русского правительства подали
императрице Марии-Терезии челобитную о выпуске в Россию их свойственников; но
еще беспорядочнее поведение графа Улефельда: гораздо приличнее было бы объявить
дружеским образом нашему послу, что присутствие русских офицеров в Вене
неприятно и по некоторым обстоятельствам терпимо быть не может. Ясно, что граф
Улефельд
в этом случае увлекся своею горячностью и пристрастием и безрассудною
жестокостью подает повод другим из малого делать великое и из худого злое. Но
за такие безделицы оба двора, естественно союзные, приводить в малейшую
холодность есть дело людей если не злых, то по крайней мере слепых; это бы
значило
из-за рубля потерять сто рублей. Бесспорно, что венскому двору больше нужды в
дружбе ее императ. величества и что польза этой дружбы на деле изведана; но не
меньше признаться надобно, что и России тесное соединение с австрийским домом
необходимо,
король прусский ничего больше не желает, как разделения этих дворов;
французские в Константинополе внушения и интриги были бы тогда
действительнейшими;
саксонский двор уже давно размерил бы свои шаги по прусскому барабану, если б
согласно не был подкрепляем двумя императорскими дворами, морские державы не
противились бы так французской гордости, если б не полагались твердо на
соединение обоих императорских дворов; Швеция не сидела бы так тихо, по меньшей
мере не презирала бы она так возобновлением союза с королем прусским, как
оказалось
на нынешнем сейме; она теперь видит, что он, как прикованный медведь, со всею
своею силою и наглости ей бесполезен, следовательно, и соединение с ним только
препятствует другим полезнейшим союзам.
Еще весною 1752 года Мхи. Бестужев в письме к вице-канцлеру Воронцову
жаловался на неприятности в Вене: «Я с октября месяца посещен был прежестокою
подагрою на обе ноги, так что два месяца не токмо с постели встать, ниже
ворохнуться мог; оная подагра потом такую мне слабость в ногах причинила, что
едва через избу пройти могу, с лестницы и на лестницу с великим трудом и
чувствованием бродить могу. Таким приключением не что иное, яко печали,
причиною суть, которых я от 1747 году даже до сего времени много имел; вашему
сиятельству все то известно есть, и здешнее мое пребывание много мне вреда и
моему здоровью причинило, ибо ничто так человека не вредит, яко печали, а
наипаче те люди наиболее чувствуют, которые верно и ревностно своим монархам
служат, честно и беспорочно жизнь свою провождают».
В другом письме к тому же Воронцову Бестужев писал: «Ваше сиятельство,
соизволите в милостивое рассуждение принять, что я человек престарелый: родился
я в 1689 году, и таки 63 год мне идет: лета немалые, более должно назвать
престарелые; прежняя моя живность вся пропала, сколько от лет, а вдвое того с
печали; какие мне с 47 году противности и шикани деланы были и какие мне здесь
неучтивости и уничтожения во угождение известным персонам показаны были, не без
труда есть все то описать».
Понятно, что Бестужев не мог долее оставаться в Вене, и канцлер постарался
переместить туда из Дрездена приятеля своего Кейзерлинга. Мхи. Бестужев был
очень недоволен этим назначением и писал о Кейзерлинге Воронцову: «Он есть
человек весьма ленивый и комодный, как французы говорят: l'enfant gatй. Когда
правительство курляндское было, а он был фаворитом герцога курляндского, а
после того иные его протежируют, на то и надеется. И то некстати, что он,
будучи польским подданным, при польском дворе министром российским такое долгое
время был и два староста получил. C'est un exemple sans exemple, властно, якобы
у нас людей в России не было, умалчивая о других его поступках…» Уже выехавши
из Вены в Дрезден, Бестужев писал Воронцову: «О сербском деле я ничего не
слышу, и ежели с нашей стороны так останется и не восчувствуется венского двора
странный и без всякого к нашему двору менажементу поступок, то не без стыда
будет; да и, сверх того, сожалительно бы было, ежели бы с нашей стороны для
получения
такого храброго народа, а наипаче единоверного упущено было. Я опасен, чтоб
посол наш в сербском деле не стал шильничать во угождение тамошнему двору, ибо
оный двор весьма в сем деле амбарасирован… Венское министерство за сербское
дело безмерно на меня злобилось и всякие на свете вымышления и коварства против
меня чинить будут».
От 26 сентября Бестужев получил от своего двора следующий рескрипт: «Чем
больше мы причину имеем благоразумными поступками, верною и радетельною службою
вашею как при всех случаях, так и в сербском деле всемилостивейшее быть
довольными, тем меньше мы от вас скрыть можем то крайнее удивление, в которое
привел нас сообщенный от римско-императорского посла барона Претлака протокол
конференции, бывшей между вами и вице-канцлером графом Коллоре-