ров, избранных Сенатом. Королевская партия все более и более чувствовала
необходимость сблизиться с Россиею; чувствовал это и сам король, и Панин
замечал, в каком затруднительном положении находился Адольф-Фридрих всякий раз,
как с ним встречался: он почти всегда краснел, глядя на него. Наконец, в апреле
король назначил Панину секретную аудиенцию: «Не как король, но как частный
человек и приятель ваш прошу уверить ее императорское величество в моей
совершенной
преданности. Мне давно хотелось повидаться с вами; но вы сами знаете, как здесь
примечают все мои движения, и мне нельзя было этого сделать, не возбудив
подозрения в других державах. Вследствие доверенности, какую питаю к вам, не
могу не припомнить о деле несчастного Гольмера. Быть может, при дворе
императрицы думают, что Гольмер во время пребывания своего при мне старался в
пользу французского интереса; но уверяю вас, что ничего подобного я в его
поведении не приметил. Я бы принял как новое благодеяние со стороны ее
императорского величества, если бы Гольмер был освобожден». «Я говорю, –
отвечал Панин, – с таким государем, который истину, правосудие и честь
предпочитает всему, и я бы не оправдал доверия вашего величества, если бы
осмелился скрыть что-нибудь. Вот почему я заявляю пред вашим величеством свое
оскорбление, что вы Гольмерово дело поставили новою пробою отношений ее
императорского величества, тогда как эти отношения обозначились не в частных
делах, а в поступках, касающихся благополучия и пользы всего шведского народа.
Вашему величеству известно, что императрица не изволит вмешиваться в голштинские
дела и в моей инструкции предписано ни под каким видом до них не касаться, чтоб
нисколько не стеснять его императорское высочество в законном управлении
отеческим наследием». «Я об этом деле говорил с вами приватно», – прервал его
король и, повторив уверение своей преданности к императрице, сказал: «Я знаю
людей, которые всегда старались отвратить меня от дружбы к ее величеству и
хлопотали, чтоб я французский интерес предпочитал моему собственному; но будьте
уверены, что они меня не проведут. Вперед я хочу иметь с вами дело
непосредственно: но хотя я желал бы постоянно разговаривать с вами таким
образом,
как теперь, однако многие вам известные причины не позволяют мне этого делать
часто, и потому прошу иметь доверие к сенатору Левенгельму, посредством
которого я буду всегда в состоянии с вами изъясняться откровеннее, чем чрез
министерство, а между тем время от времени и здесь в кабинете могу с вами
видеться».
Панин счел своею обязанностью представить императрице свое мнение по поводу
этого разговора: «Такие отзывы и заявления его величества могли бы убедить, что
он уже совершенно вступил на истинный путь, если б мне не было наверное
известно, как он еще мало изволит помышлять о своих существенных выгодах; он
только ищет, так сказать, своеволия в мелких делах, как-то: в раздаче нижних
чинов и должностей и тому подобном, где бы Сенат ему не прекословил. По моему
мнению, его величеству надобно еще большие досады претерпеть от сенаторов, чтоб
переменить сущность своих чувств. Ваше императорское величество сами усмотреть
изволите, как он сам себя открыл приплетением Гольмерова дела; он думал, что
простого выражения склонности с его стороны достаточно для исходатайствования
всего того, что к его выгоде служить может; а если б эта попытка ему удалась,
то он стал бы считать позволенными себе все прихоти, не чувствуя нужды
заслуживать знаки расположения своим поведением».
Осенью Панин доносил: «Король ото всех дел отстал и, уединяясь в
Дротнингсгольме
с малым числом придворных, руководится более страстным упрямством, нежели
пристойностью и здравым рассуждением; а противная партия этим пользуется к его
предосуждению
и по провинциям указывает на его своеобычие и упрямство, чтоб публика
поставляла свое спасение в ней одной. Было бы гораздо приличнее и надежнее,
если б его величество внимательнее занялся делами и противные общей пользе
сенатские рассуждения обличал своими письменными голосами, которые потом пред
государственными чинами послужили бы важными обвинениями против сенаторов. А
теперь Сенат свободно может внушать: посмотрите, как король недоволен, что
должен править государством по совету Сената, и предпочитает совсем покинуть
дела, чем вести их с сенаторского согласия. Правда, для правильного и
последовательного ведения дел необходим хороший и твердый план, а около короля
нет людей, которые бы помогли ему в составлении и в приведении в исполнение
такого плана. Старые люди уже так знатны чинами и должностями, что не могут
надеяться
более никаких выгод от короля, а те, которые в малых чинах и ждут своего
счастья от короля, стараются ему угождать, льстить его страстным желаниям и
боятся подавать полезные советы; да таких советов от них и требовать нельзя,
потому что они люди молодые, не имеющие достаточного сведения в делах, и не
могут что-либо от себя представлять ни королю, ни королеве, которая
