дет войны; у Петра будет сын, также Петр, воин сильный, который будет
царствовать в Молохе, т.е. в Москве, и будет называться князь Розгимосох; жена
у него будет Елена, рожденная в селе близ моря-океана, в северной стране, из
простого народа; потомства у этого Петра не будет, потому что Елена не будет с
ним жить по брачному обычаю и скоро умрет; а Петр другой жены себе не возьмет,
станет ходить по заповедям господним; Петр будет и в Иерусалиме, но умрет в
России. При Елизавете малое число избранных гонимо будет едва не вконец. Если б
первый царевич (Алексей Петрович) не был убит, то благочестие господствовало бы
до конца света.
Подобно прапорщику Попову, и подпоручик Батурин счел нужным для своих целей
вооружиться
против Разумовского. Он подговорил прапорщика Ржевского, вахмистра Урнежевского,
подпоручика Тыртова, гренадеров Дудышкина и Котова, двух покеров дворцовой
псовой охоты и суконщика Кенжина; уговаривал покеров доложить великому князю,
что может он, Батурин, подговорить к бунту всех фабричных, также находящийся в
Москве Преображенский батальон и лейб-компанцев. «Только бы его высочество дал
нам знатную сумму денег, – говорил Батурин, – то заарестуем весь дворец и
Алексея Разумовского, где ни найдем, с его единомышленниками – всех в мелкие
части изрубим за то, что от Разумовского долго коронации нет его высочеству; а
государыню
до тех пор из дворца не выпустим, пока великий князь коронован не будет. И если
на эту коронацию не согласятся архиереи, то мы принудим их силою, вытащим, где
бы они ни были; станут противиться, то я сам архиерею голову отрублю, а если
бунтом нейти, то его высочеству коронации никогда не бывать, потому что Алексей
Григорьевич не допускает; поэтому я соберу хотя небольшое число людей, наряжу
их в маски, и, поймав Разумовского на охоте, изрубим или другим способом смерти
его искать будем. У меня уже собрано людей тысяч тридцать, да и еще наготове
тысяч с двадцать; будут нам помогать и большие люди: граф Бестужев, генерал
Апраксин».
Суконщику Кенжину Батурин внушал, чтоб тот подговаривал всех фабричных к
бунту, шел с ними во дворец, захватил государыню со всем двором и графа
Разумовского убил; при этом Батурин обнадеживал Кенжина выдачею суконщикам
заработанных денег и награждением, говорил, что ан послан великим князем к
одному купцу взять 5000 рублей денег и раздать фабричным. Тыртову Батурин
говорил, что у него фабричных с тридцать тысяч, с ними нагрянет ночью на дворец,
государыню и весь двор заарестует, Разумовского публично убьет: «Есть у меня
именной указ великого князя убить Разумовского». Гренадерам Дудышкину и Котову
Батурин говорил: «Вот мы хотим короновать его императорское высочество, будьте
к тому склонны и объявите своей братьи гренадерам: которые будут к тому
склонны, тех его высочество пожалует капитанскими рангами и будут на
капитанском жалованье, как теперь лейб-компания». Батурин, Урнежевский, Тыртов
и гренадеры прикладывались к образу, клянясь, что если кто-нибудь из них куда
попадется, то не скажет ничего о заговоре.
Но прежде всего нужны были деньги, и Батурин с Урнежевским отправились к
купцу Ефиму Лукину; Батурин назвался обер-кабинет-курьером и объявил, что
прислан от великого князя с приказом взять у него, Лукина, денег 5000 рублей.
Лукин отвечал, что недавно приехал из Петербурга, великого князя не видал, а не
видав его, денег не даст. Тогда Батурин написал к великому князю записку
латинскими буквами, где открывал о своем намерении, хвалясь, что у него готово
50000 людей. Суконщик Кенжин уже начал подговаривать своих к бунту, что, по его
словам, было сделать легко, потому что все суконщики, да и другие фабричные
были обижены своими хозяевами, которые не выплачивали им надельных денег.
На доклад о деле Батурина резолюции императрицы не последовало. Худышки и
Катов
посланы были в крепостную работу в Рогервик; Тыртов и Кенжин – в Сибирь на
вечное житье; а Батурина велено содержать в Шлиссельбурге.
Между крестьянами продолжались волнения и в этом году. Московского уезда
села Павловского крестьяне донесли на управителя Ивана и прикащика Алексея
Латинских,
что они из-за взяток запустили домику и отобрали сборщиков книги. Назначенная
по этому делу комиссия донесла, что крестьяне жаловались напрасно: в излишних
сборах виноваты их выборные старосты и сборщики; Латинские виноваты только в
том, что взяли себе в почесть 160 рублей. Сенатская контора на этом основании
решила: с крестьян домику взыскать, да и с Латинских взять 160 рублей в счет
этой домики; но когда был послан в Павловское указ об этом, то из крестьян
человек до 300, выслушав указ, отреклись повиноваться и объявили, что у них все
деньги на Латинских, и не 160 рублей, а близ 3000, что судом они недовольны и
пойдут все поголовно в Сенат, а деревни
