обязательства возобновить и поступать с ганноверским двором с совершенною
взаимностью. Посылая этот ответ в Петербург, Гросс писал: «Ваше величество
изволите приметить, что ответ составлен с величайшею осторожностью и граф Бриль
не скрыл от меня, что принуждены были держаться таких общих выражений из
опасения, чтоб этот акт каким-нибудь образом не попался в руки прусскому
королю».
14 июня в Варшаве Гросс имел аудиенцию у короля для поднесения Андреевского
ордена, назначенного Чарторыйскому. При этом случае Гросс произнес речь, что
императрица жалует орден литовскому канцлеру за его постоянное доброе
расположение и преданность общим обоих дворов интересам, не сомневаясь, что и
его величество король будет этим доволен; императрица уверена, что как он сам,
канцлер,
так и весь его дом и друзья твердо пребудут в прежних своих добрых чувствах для
пользы общей, а с другой стороны, императрица уверена, что его королевское
величество будет продолжать к ним свое высокое покровительство как издавна
искренним, верным и благоразумным слугам своим, которых ревностное радение об
общем благе хорошо известно. Король отвечал: «С радостью возложу орден на
канцлера; что же касается до продолжения к нему моей милости, то оно будет
зависеть от его поведения».
«Я таким образом к его величеству изъяснился наиболее потому, – писал Гросс,
– что со стороны графа Бриля оказывается явное нерасположение к князьям
Чарторыйским и их сторонникам; зять его граф Мнишек показывает себя во всем
покровителем противной партии. Мои представления у графа Бриля в пользу
Чарторыйского не имели надлежащего действия, он попрекает литовского канцлера в
непослушании королевским указам».
15 июля Гросс в доме коронного канцлера имел с польскими министрами
конференцию, во-1, относительно выдачи русских беглых; 2) относительно
пограничных судов по столкновениям между русскими и польскими подданными; 3)
относительно обид, претерпеваемых православными; 4) относительно назначения
комиссаров для определения границ. Поляки признали единогласно справедливость
требований императрицы относительно выдачи беглых, толковали, как все поляки
должны чувствовать, что их благосостояние зависит от согласия с Россиею, но
выразили надежду, что императрица благоволит уважить состояние республики,
которое не позволяет ни королю, ни министерству поступать, как поступают в
самодержавном государстве, что в настоящем случае они не знают никакого
способа, согласного с здешними конституциями, как бы понудить шляхтичей к
выдаче беглых крестьян. Можно выдать воров и других злодеев, также дезертиров,
но нельзя выдать простых крестьян и раскольников, ибо в таком случае должно
опасаться общего бунта как от своевольной шляхты, так и от самих беглецов, тем
более, прибавил канцлер Чарторыйский, что шляхта хорошо помнит, как в 1708 году,
когда Карл XII пошел на Украину, Петр Великий всех жителей польских пограничных
областей отправил в Россию, откуда, несмотря на частые требования, возвращены
не были; если Россия не могла возвратить отвезенных польских подданных, когда в
ней все зависит от воли государя, тем менее можно ожидать этого от республики,
и республики испорченной, где законное исполнение часто от воли каждого
шляхтича зависит. Когда Гросс говорил, что можно поручить выдачу беглых
пограничным судам, то ему отвечали, что по уставам это дело пограничным судам
неподведомственно, шляхтичи отговорятся, что оно подлежит сеймовому решению;
что, с другой стороны, поднятие этого дела отняло бы кредит у них, министров, и
перед сеймом подало бы повод к шуму и сильной ненависти против России, и
потому, как им, канцлерам, кажется, главное состоит в заботе, чтоб на будущее
время предотвратить бегство крестьян. С этой целью они составят в сильных
выражениях рескрипт королевский, чтоб впредь никто не смел принимать беглых
русских; если сейм не состоится, то сена-тус-консилиум утвердит рескрипт; если
же сейм состоится, то будут стараться, чтоб постановление о непринятии беглых
было внесено в сеймовую конституцию. Канцлер литовский говорил, что от самой
императрицы зависит, чтоб впредь беглых за рубеж не было, да и прежние
возвратились: пусть только обнадежит раскольников манифестом, что им впредь
никакого утеснения в России не будет, объявит амнистию для всех, кто пожелает
возвратиться, определит жестокие казни против упорных, когда они будут
схвачены, обещает возвратившимся на несколько лет свободу от податей и
построение слобод для жительства, прикажет пограничным командирам и форпостам
никого не пропускать без паспорта, ибо недавно выданный им, Чарторыйским,
Кузьмин возвратился из Киева в Гомель и объявляет себя свободным, а покойный
генерал Леонтьев четыре года тому назад сам к нему писал, чтоб некоторому
русскому купцу позволил поселиться в Гомеле, форпосты же часто за малые подарки
пропускают. По донесению полковника Панова, отправленного в
