однако ж собственная безопасность, наипаче же соблюдение приобретенного
доныне в Европе у всех дворов почтения и знатности необходимо требуют великую
часть армий в Лифляндии содержать, то собою окажется, что всякие субсидии,
какие бы от Англии за сие содержание только войск на границах получены ни были,
чистою уже прибылью почитать надлежит. А второе, и наиглавнейшее, в том
состоит, что ежели теперь, полагаясь на нужду, в каковой король Галинской быть
видится в здешних первых запросах, непоколебимо стоять, то легко статься может,
что и король Галинской, тщетно полагаясь иногда, что король прусской одними
угрозами удовольствуется и его не атакует, на здешние кондиции склониться
заупрямится, а как сие никогда долго тайно быть не может, то уже более того
имоверно,
что король прусской, пользуясь сим расплодом, как то ему и обыкновенно, вдруг
на Ганновер нападет и разграблением хранимого в нем бесчисленного, так сказать,
сокровища обогатится и еще более силен и потому опасен будет. Тогда уж поздно
было б и Галинскому королю в страстной его скупости раскаиваться и щедрым быть,
ибо, потеряв, так сказать, все, не о чем и заботиться будет; да безвременна ж
была б тогда и здешняя, хотя б уже и вдвое посылаемая, помощь, ибо королю
прусскому, всегда ко всему готовому, предовольное одной кампании все
ганноверские ему отверстые и крепостей не имущие области овладеть и разорить.
Да еще на посылку тогда помощи и поступить едва ль можно было бы: во-первых,
время уже не допустит о каких-либо предварительных кондициях соглашаться, да
хотя б что вскорости и сделано было, трудно уже в исполнении полагаться.
Второе, здешние войска, не ожидав скоропостижного походу, не будут в состоянии
в оный тотчас вступить за неимением довольных к тому запасных магазинов. Третье
же, и главнейшее, король прусский, видя здешнюю атаку, с королем Галинским
тотчас примирится и, оставят ему Ганновер, все силы свои против здешних обратит
и толь отважнее на то поступит, что уже ганноверские миллионы добрым сикурсом
при себе иметь будет». Дела в Швеции в начале года приняли более тревожный
характер. Панин писал, что версальский двор, не усматривая успеха предложенного
им при датском дворе четверного союза, поднял сильное движение в Стокгольме:
французский посланник маркиз Давранкур, открыв переговоры и возобновление
субсидного
трактата, предложил тройной союз – между Франциею, Швециею и Пруссиею, причем
домогался о посылке корпуса войск в Финляндию. «Я должен, – писал Панин, –
отдать справедливость содействию мне благонамеренных королевских приверженцев,
но в успехе их плохая надежда; вся власть у стороны противной; кроме того, в
Сенате будут бояться обвинения, что если откажут Франции в возобновлении союза,
то шведский двор останется без системы, оттолкнувши всех союзников». Но год
проходил,
и тревога оказывалась ложною.
С противоположной стороны, из Константинополя, Обрезков доносил, что
французский посол алчно желает заставить Порту принять участие в польских делах
и заключить союзы с Пруссиею и Швециею для содержания России; посол внушал
миролюбивому султану, что от этого никакого беспокойства Турции не будет, что
она сделает то же самое, что делает Россия, составляя союз между Австриею,
Саксониею, Англиею. Не имея успеха в своих внушениях, посол подал ноту, в
которой объявлял, что многие польские вельможи, доброжелательные Франции и
Порте, обратились к нему с вопросом, что намерена сделать Порта при движении
приверженцев России, набирающих войска с целью установить наследственное
правление; эти польские вельможи будто бы просили его, посла, уговорить Порту,
чтоб прислала к ним доверенного и благоразумного человека, который бы сам на
месте удостоверился в опасных видах России. Этою нотою посол принуждал Порту к
ответу, что было понято ее министрами и произвело раздражение между ними.
«Надобно
собаке кость бросить», – решили они и написали ответ: «Блистательная Порта
сообщением французского посла довольна, содержание его ноты изрядно выразумела
и в свое время даст ему знать о своем намерении».
Большее впечатление производили на Порту известия о населении Новой Сербии и
построении там крепости св. Елизаветы. Когда Обрезков дал знать, что
императрица приказала строить крепость при верховье реки Ингула близ устья
впадающей в нее речки Туры и что это место находится около тридцати часов пути
от турецкой границы, то рейс-ефенди с жаром сказал: «Это дело совершенно
противно договору и, конечно, должно нарушить дружбу; если с русской стороны на
границах крепости строить начинают, то и Порта с своей стороны то же сделает».
Обрезков послал ему карту для удостоверения, что крепость строится внутри
Российской империи, а не на границах, причем велел сказать, что ближе ее к
границам есть уже укрепление Архангельское, следовательно, нарушения договора
здесь нет никакого и если Порта намерена в землях своих строить крепость, кроме
означенных в договоре мест, то имеет на то полное право и русский двор никогда
