императрица ожидает, что по ее рекомендации какое-нибудь староство будет
дано молодому графу Сапоге, хотя негодному человеку. Против этих слов на депеше
Гросса Воронцов написал: «Из сих слов графа Бриля видно, что он был в
горячности, ибо по известной всем его учтивости не токмо о рекомендованной от
ее императ. величества к королю, его государю, персоне так дерзостно пред ее
величества министром отозваться, но он обок и по партикулярным рекомендациям
особливое снисхождение и действительные услуги оказывать; что молодой Сапога,
правда, по ветреному своему нраву и не достоин бы был от ее величества
призрения, но оное из великодушия, и для родни его сия рекомендация в надежде
на дружбу королевскую учинена, и ежели по сему ее величества наступлению оному
Сапоге
королевская милость показана не будет, то не инока здесь приняться может, что
саксонский двор весьма малую аменцию к нашему имеет, о чем господин Гросс может
при случае графу Брилю искусное и умеренное внушение учинить, дабы высочайшая
ее величества рекомендация бесплодно и втуне не осталась».
По прочтении 5 пункта Бриль опять рассыпался в горьких жалобах на поведение
Чарторыйских
во время последнего сейма и по поводу Острожского дела: «Они забыли должное
уважение к королю, да и прежде только пользовались королевскою милостью для
собственных видов, а его величеству мало услуг оказывали; если б императрица
все подлинно знала, то не защищала бы людей, которые так нагло сопротивлялись
авторитету королевскому; но, как бы то ни было, король не потерпит, чтоб ему
предписывались законы; король, узнав о непослушании князей Чарторыйских,
выразился, что если б не сдерживала его присяга, то он отрекся бы от престола».
Гросс на это заметил только, что императрица не намерена предписывать законы
королю, но, полагаясь на дружбу его величества, справедливость и внимание к
общим интересам, предлагает ему дружеские советы.
Против 6 параграфа Бриль не говорил ничего; но после 7-го закричал с
яростью: «Надобно желать, чтоб эта записка не обнародовалась, в противном
случае могла бы возбудить волнения в Польше; и без того Чарторыйские и друзья
их уже хвастались русскою помощью; но если б императрица приняла участие в
польских смутах, то ведь и Франция с Пруссиею то же бы сделали». «Императрица,
– сказал Гросс, – принуждена была бы вмешаться по трактату 1716 года, тогда как
у Франции и Пруссии нет никакого повода вмешиваться». «В случае нарушения
трактата один король должен был бы употребить средства к его восстановлению», –
возразил Бриль. Тут Уильямс заметил, что трактат заключен между королем и
чинами республики, следовательно, король не может быть в одно время и стороною,
и судьею, почему Россия и приняла на себя гарантию трактата.
Эти слова Уильямса и следующий, восьмой параграф еще больше рассердили Бриля.
Он объявил с сердцем, что король хочет быть у себя господином, а не под чужою
опекою; король скорее откажется от престола; он никак не мог ожидать такого
обращения от своих лучших союзников, которые, кажется, вознамерились подобными
угрозами довести его до крайности. Обратись к Уильямсу, он спросил: «Что сделал
бы король английский, если б другая держава дала ему такие советы насчет его
домашних дел?» Уильяме отвечал, не смутись: «Мой государь всегда охотно слушает
советы своих верных союзников». В заключение конференции Бриль взял записку и
обещал ее довести до сведения короля, но сказал при этом, что ответ не может
быть благоприятным и что король не уступит Чарторыйским.
За этою неприятностью следовали другие: от 8 июля Гросс получил рескрипт
императрицы, в котором говорилось, что еще в мае 1753 года от русского двора
было предъявлено требование, чтоб находившийся при нем саксонский посланник Фук
был отозван; но вместо отозвания Финка король прислал грамоту такого
содержания, что если императрице надобно отозвание Финка, то король в угодность
ей отзовет его; императрица отвечала, что остается при прежнем требовании; но
Фук
не был отозван и все остается в Петербурге, несмотря на то что после первого
требования прошло уже более двух лет. Так как императрица имеет причину быть
очень недовольна таким странным поведением польско-саксонского двора, ибо не
только между дворами, находящимися в теснейшем союзе, но и между вовсе не
дружными державами в подобных случаях всегда взаимное снисхождение показывается,
то императрица повелевала Гроссу немедленно объявить графу Брилю, что такое
невнимание очень чувствительно императрице и если Фук сейчас же не будет
отозван,
то министры императрицы не будут иметь с ним никакого сношения.
На объявление Гросса об этом рескрипте он получил из королевского кабинета
записку, в которой его просили передать своему двору, что когда было сделано
первое требование, то граф
