Но не так бывает в обществах юных, где образование, недавно начавшееся, не
пустило еще корней, а таким обществом именно было русское в описываемое время.
Здесь автору не было никакого ручательства, что публика, и без него справедливо
рассудит его дело, общество было в таком состоянии, что для решения дела
требовало средневекового доказательства, судебного поединка, присуждало поле, и
автор должен был биться публично освоим противником. Мы уже заметили по поводу
Кантемира, вооружившегося в своих сатирах против самохвала, как состояние
тогдашнего общества развивало самохвальство. Разумеется, этот порок может
корениться в личности человека, но развивается преимущественно в таком
обществе, которое не может дать ручательства, что на труд будет обращено
внимание
и он будет оценен по достоинству. В таком обществе автор считает необходимым
сам объявлять о своем труде, сам его оценивать. Если и теперь встречаются люди
так называемые образованные, которые потому только знают об известном авторе и
его сочинениях, что автор с ними знаком и дарит свои произведения, о других же
не знают; если и теперь для доставления успеха книге прибегают иногда к таким
мерам, которые показывают недоверие к публике, к ее вниманию и способности
оценить труд по достоинству; если и теперь иные авторы считают нужным
напоминать о себе, очень любят поговорить о себе, – то мы должны быть
снисходительны к авторам XVIII века, считавшим необходимостью говорить о своих
трудах, о своих заслугах. Сумароков был самохвал, и Ломоносов был тоже самохвал.
И самохвальство в литературе не могло производить неприятного впечатления,
когда каждый считал для себя позволительным просить правительство о награде,
причем высчитывал свои труды и важное их значение, не догадываясь, как
оскорбляет правительство, предполагая в нем неспособность обратить внимание и
оценить заслуги подданных. Но дело в том, что и само правительство не
оскорблялось
таким предположением и не относилось сурово к самохвалу. Точно так же не
оскорблялось
и общество авторским самохвальством.
Столкновение Сумарокова с тогдашними учеными авторитетами было неминуемо,
во-первых, потому, что эти ученые были также стихотворцами и отсюда рождалось
соперничество; во-вторых, по отсутствию тогда разделения занятий ученому
учреждению Академии наук принадлежала цензура сочинений, бывшая прежде у
Сената. Нет сомнения, что профессор элоквенции Тредиаковский не преминул
сделать замечаний и на первую трагедию Сумарокова – «Хореев», что раздражило ее
автора, а раздражение это не могло сдерживаться авторитетом Василия Кирилловича,
которого собственные стихотворения вызывали столько замечаний и насмешек. Как
видно, Тредиаковский принадлежал к людям, осуждавшим в «Хореве» то, что
трагедия оканчивалась гибелью добродетельных людей, главных героев, что, по
мнению
критиков, было противно нравственности, и мнение это было так сильно, что
Сумароков должен был иначе окончить вторую свою трагедию – «Гамлет». Когда в
1748 году эта трагедия была отдана официально на суд Тредиаковского и
Ломоносова, то первый нашел ее «довольно изрядною», а именно потому, что автор
не повторил погрешности первой своей трагедии, в которой «порок преодолел, а
добродетель погибла». Тредиаковский не утерпел и указал на неровность стиля:
«Инде весьма по-славянски сверх театра, а Инде очень по-площадному ниже
трагедии»; заметил и грамматические неисправности, наконец, позволил себе
переделать некоторые стихи. Ломоносов ограничился чисто цензурною заметкою: «В
оной трагедии нет ничего, что бы предосудительно кому было и могло бы
напечатанию оной препятствовать».
Сумароков не мог перенести замечаний, что в его произведении повсюду видна
неровность стиля и находятся многие грамматические неисправности. Особенно
рассердился он, когда ему были возвращены из Академии для исправления две его
стихотворные эпистолы, в которых Тредиаковский нашел «великое язвительство»;
Сумароков еще подбавил язвительства против Тредиаковского, который объявил, что
«таких злостных сатир опробовать не может»; но другой цензор, Ломоносов,
одобрил эпистолы, в которых находились такие стихи:
«И с пышным Пиндаром взлетай до небеса, // Иль с Ломоносовым глас громкий
вознеси – // Он наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен, // А ты, Штивелиус,
лишь только врать способен».
Штивелиус (Тредиаковский) явился в 1750 году в комедии Сумарокова под именем
Тресоти-ниуса, педанта. Комедия начинается тем, что Кларисса, на которой
сватается Тресотиниус, говорит своему отцу: «Нет, батюшка, воля ваша, лучше мне
век быть в девках, нежели за Тресотиниусом. С чего вы вздумали, что он учен?
Никто этого об нем не говорит, кроме его самого, и хотя он и клянется, что он
человек ученый, однако в этом никто ему не верит». Тресотиниус является
к Кал-
