жен был внушать французскому министерству, что императрица отвергнет
английские субсидии и пренебрежет всеми выгодными предложениями, которые Англия
до сих пор не перестает делать только в уважение постоянно подаваемых со
стороны императрицы-королевы обнадеживаний, что французский король будет более,
чем Англия, готов вступить в виды России и действительно им помогать. Бехтерев
должен был стараться внушить французскому двору о необходимости скорого и
ближайшего соединения, не говоря ничего о характере этого соединения, и если бы
французское министерство его об этом спросило, то он мог прямо отвечать, чтоб
обратились за подробностями к австрийскому министру графу Штарембергу, которому
Бехтерев должен объявить, что ему запрещено делать что-либо без его согласия и
совета; надобно, говорилось в наказе, наблюдать крайнюю осторожность, чтоб не
дать венскому двору повода думать, будто бы на его старания не полагаются и
мимо его хотят постановить что-то важное с Франциею; часто случалось, что от
малого
недоразумения великие и знатные дела портились.
Дело могло портиться от трудности примениться совершенно к новой системе,
забыть, хотя на время, старые предания и привычки. Так, Франция по-прежнему
считала для себя необходимым препятствовать усилению русского влияния в Польше,
особенно имея в виду смерть короля Августа и королевские выборы; Франция также
считала необходимым не подавать вида, что может пожертвовать турецкими
интересами в пользу России. Венский двор, дорожа более всего французским
союзом, поддерживал требования Франции и тем производил неприятное впечатление
в Петербурге. Россия, готовясь серьезно к войне, прежде всего стала хлопотать о
склонении поляков к пропуску русских войск через владения республики и
отправила Веймара хлопотать об этом. Веймар доносил из Варшавы: «Не оставил я
магнатам и прочему находящемуся здесь шляхетству внушать относительно прохода
русских войск, представляя выгоды, которые могут им от этого последовать. От
благонамеренной партии никаких затруднений я не находил; противная же и Франции
преданная партия рассуждает, что проходом русских войск подастся предлог и
прусским войскам войти в Польшу, и потому лучше было бы, если б русские войска,
идущие на помощь Австрии и королю польскому, вошли прямо в Пруссию. Эти
рассуждения происходят вследствие беспрестанных внушений французского министра
Драна
и прусского секретаря посольства Бенуа». Секретарь русского посольства
Ржичевский
с своей стороны доносил: «Французские министры здесь воображают себе, что
свободный проход через Польшу русским войскам может быть позволен не иначе как
с их согласия; а теперь нечаянно вновь появились французские штуки: вчера
примас мне и генералу Веймару сказывал, что Дран у него был, и, объяви ему, что
русские войска из своих квартир 17 и 18 сентября уже выступили в поход,
старался его, примаса, формально склонить к твердому сопротивлению их проходу
через Польшу, представляя, что этот проход может привести в движение и
Оттоманскую Порту. Так как об этом разговоре сейчас же распространились слухи
по Варшаве, то Дран поспешил объясниться с примасом, говоря, что он, примас,
его не понял; но примас отвечал, что хорошо понял».
Австрийский посланник Эстергази также толковал в Петербурге, что лучше было
бы не касаться Польши; с другой стороны, представлял, чтоб в договор об
оборонительном союзе между Россиею и Франциею не вносить пункта об
обязательстве Франции помогать России против турок. По этому поводу в
конференции 26 сентября было постановлено: «Дугласу не в виде жалобы, но как бы
конфиденциально сообщить о происшедшем в Варшаве между Драном и примасом и
прибавить, что хотя при русском дворе этому и не верят, однако при нынешних
обстоятельствах и при начатии важных переговоров о союзе интерес и честь его
двора требуют происшедшее в Варшаве поправить таким поступком, который мог бы
между поляками уничтожить мнение, будто Дран действительно склонял примаса
противиться пропуску русских войск; необходимо, чтоб он, Дуглас, будучи
очевидным свидетелем, как мнения императрицы согласны с мнениями его двора,
сделал бы французским министрам в Константинополе, и Варшаве внушения, чтоб они
согласовались во всем с русскими там министрами. Австрийскому послу графу
Эстергази
канцлер должен объявить, что русские войска действительно уже выступают за
границу; что же касается исключения Порты из союзного договора между Россиею и
Франциею, то это пункт самый важный в целом трактате, и такое исключение было
бы вредно венскому двору, ибо если Порта будет благодарна за это русскому и
французскому дворам, то тем более будет раздражена против венского двора, зачем
она не исключена в договоре между ним и Россиею. Это исключение будет иметь
такой вид, что малейшее неудовольствие Порты может колебать самые торжественные
трактаты, а это может придать ей только больше гордости; тогда как, сохраняя
твердость, можно