Рице, что, по его мнению, надобно оказывать совершенное презрение к таким
скаредным ухваткам злонамеренной партии.
Скоро, впрочем, Панин должен был отозваться с удовольствием о шведском
министерстве, именно по поводу вступления Фридриха II в Саксонию. «Надлежит, –
писал Панин, – здешнему министерству отдать справедливость, что оно внутренне
совершенно признает непорядок и несправедливость короля прусского; сенатор
Гепкен
говорил мне смеясь: чудный это государь! Он уверен, что и потомки будут с
удивлением читать о его разумном, умеренном и щедром поведении в Саксонии. Я,
продолжал Гепкен, сердечно желаю поскорее услыхать о вступлении наших войск в
прусские области; это будет самый действительный способ потушить военный
огонь».
Между тем английское министерство по внушению Фридриха II представило князю
Голицыну
о надобности со стороны России сделать что-нибудь в пользу утесненного Сенатом
шведского
короля; прусский король желает знать, сделает ли что-нибудь Россия, и если
сделает, то и он поступит по ее примеру. В Петербурге посмотрели на это как «на
вымысел и покушение» прусского короля, который старается чем бы то ни было
занять Россию, чтоб самому быть безопаснее с ее стороны. В то же время Дуглас
сообщил, что, если верить слухам, король прусский имел большое участие во всем,
что происходит в Швеции, и что при таких обстоятельствах всего лучше решение
императрицы подать шведским чинам совет не заводить дела далеко; его король
уверен, что императрица не отступит от этого решения в таком чисто домашнем
шведском
деле. Дугласу отвечали, что если король прусский и не имел прежде участия в
шведских событиях, то можно с уверенности сказать, что он желал совершенно
другого окончания этих событий. Императрица желает удержать на шведском
престоле короля, возведение которого стоило ей целой Финляндии; но в то же
время она желает, чтоб это соседственное и дружественное государство ненарушимо
пользовалось всеми своими правами; поэтому императрица, естественно, желает,
чтоб тамошнее неприятное дело скоро и благополучно окончилось, и признает
полезным, чтоб и французский двор с своей стороны подал шведским чинам такой же
совет, именно дела далеко не заводить и, содержа королевскую власть в ее
законных пределах, не пренебрегать личным уважением к королю. На этом основании
Панин получил указ действовать согласно с французским министром, когда искусно
выведает от него, что он получил от своего двора указ действовать заодно с
русским министром. Но когда Панин начал выведывать об этом у французского посла
Давренкура, тот отвечал, что последовавшим заключением сейма дела совершенно
окончены, почему он передает на собственное рассуждение Панина, могут ли они с
приличием и не имея никакой новой побудительной причины начать говорить о таком
предмете, которого уже более нет, тем более что шведские министры заклинали его
не вмешиваться в их домашние дела, если не хочет у государственных чинов
потерять своего и двора своего кредита; по окончании сейма нет более признаков,
чтоб король потерпел какие-нибудь неприятности, разве прусский король
что-нибудь затеет.
В конце года Панин имел с Давренкуром другое объяснение. Русский двор принял
предложение венского двора склонять Швецию сделать диверсию, напади на владения
прусского короля, и Панину поручено было действовать вместе с австрийским и
французским министрами. На спрос Панина, получил ли он от своего двора
инструкцию по этому делу, Давренкур отвечал, что не получал и думает, что едва
ли Швеции возможно напасть на прусского короля, не рискуя потерять свою
Померанию; что он настаивает теперь на одно – на объявление со стороны Швеции
на имперском сейме, что она будет стоять за сохранение Вестфальского договора в
пользу обиженных дворов вместе с Франциею, которая поручилась за сохранение
Вестфальского договора. «Этим объявлением, – говорил Давренкур, – Швеция будет
принуждена принять вместе с союзными державами ближайшие меры».
Панин подчинялся новому положению дел, происшедшему от сближения с Франциею;
иначе поступил русский министр в Копенгагене барон Корф, который, подобно
канцлеру Бестужеву, не мог сдружиться с мыслью о французском союзе. От 11
декабря коллегия Иностранных дел получила такой указ: «Из реляций посланника
нашего Корфа с немалым удивлением усмотрели мы нескладное его толкование и
предъявляемые странные опасения и следствия, кои будто от намеряемой Франциею и
по трактатам должной посылки помощи императрице-королеве и другим атакованным
имперским чинам произойти, нынешнюю войну всеобщею учинить и европейское
равновесие совсем ниспровергнуть могут. Сие наше удивление тем более
становится, что он еще притом выхваляет предосторожность тех дворов, которые
французских предложений о вступлении с сею короною в тесные обязательства не
приняли, но трактаты свои с древними союзниками