ленно отзовет его; Руле повторял одно: что Понятовский был друг Уильямса.
Руле
передал Бехтереву записку, в которой говорилось, что французский король
признает необходимость похода русских войск через польские земли, но необходимо
предупредить могущие произойти из этого вредные следствия. Нет сомнения, что
поляки, приверженные к России, замышляют конфедерацию, надеясь на подкрепление
ее со стороны русских генералов, которые будут начальствовать войском в Польше,
надеясь, что и одно присутствие русской армии, если б она не принимала никакого
участия в польских делах, доставит им большую силу; а противники их, которые
имеют прибежище к французскому двору, принуждены были бы созвать свою
конфедерацию, а может быть, захотели бы и предупредить врагов. Так как поход
русских войск чрез Польшу имеет целью подать как можно скорее помощь королю
польскому вступлением в области его врага, то французский двор признавал и
признает за лучшее, чтоб русское войско шло в Пруссию из Курляндии, захватив
малую часть Самогитии; но если оба императорские двора признают необходимым,
чтоб русское войско шло другим путем через Польшу, то французский двор для
сохранения тишины в Польше и для успокоения турок может согласиться на это с
одним условием: чтоб русское войско шло через Польшу со всевозможною
поспешностью, с наблюдением наистрожайшей дисциплины и платя за все исправно.
Потом французский двор признает необходимым, чтоб прежде вступления русских
войск в Польшу русские министры в Варшаве устно и письменно объявили, что войска
императрицы при проходе через Польшу не намерены ни под каким видом мешаться во
внутренние дела республики и что все будет оставлено как теперь, особенно дело
Острожской
ординации. Россия должна употребить все свое влияние, чтоб удержать своих
приверженцев от конфедерации, и не должна ни под каким видом вступаться в
частные ссоры польских вельмож. Французский король с своей стороны готов дать
такую же декларацию для показания полякам, что они не могут ожидать от него
никакой помощи для заведения в республике смуты и для воспрепятствования походу
русских войск.
Бехтерев, возвращая записку Руле и поблагодари за предварительное ее
сообщение, заметил, что излишне требовать обнадеживаний в таком деле, которого
императрица сама более всего желает, именно сохранения тишины в Польше. Записка
эта служила бы только доказательством, что коварные внушения недоброжелательных
людей, старающихся возбудить недоверие между двумя дворами, взяли верх, что
французский двор подозревает, будто императрица намерена подкреплять какую-то
конфедерацию. Подобная записка была бы неприятна русскому двору, а может быть,
подтвердила бы все те известия о недружественных поступках и отзывах
французских министров в Варшаве и Константинополе, чему до сих пор императрица
не верила. Не только нет ни малейшей нужды в требуемых формальных декларациях,
но французский двор и не имеет никакой законной причины их требовать;
несогласно с достоинством обоих дворов поступать так формально по желанию
нескольких беспокойных поляков, которых ничем нельзя удовольствовать, и если
французский двор будет их слушать, то часто принужден будет требовать подобных
деклараций, тогда как очень легко избежать всяких неприятностей и без
деклараций: пусть только министры союзных дворов прилагают общее старание
содержать
поляков при доброй системе, поступая во всем согласно.
«Виновник всему этому делу, – писал Бехтерев, – это французский министр в
Варшаве граф Брольи, слывущий здесь знатоком польских дел. Глава французской
партии в Польше – гетман коронный, почему и войска республики во власти этой
партии, и она сильнее всех, и если она будет знать, что никто за других не
вступится, то первая начнет всех других притеснять и тем заведет беспокойство в
республике. Граф Брольи – человек очень беспокойный, любит предписывать законы
и все переворачивать по своим мыслям; по природной же своей остроте и быстроте
разума в состоянии выдумать множество способов для подкрепления своих мнений».
Бехтерев, посланный во Францию для установления дружественных отношений
между нею и Россиею, считавшихся естественными и необходимыми вследствие
перемены политических обстоятельств, – Бехтерев не позволил себе, однако,
увлечься своим положением, глядел трезво и осторожно. Он писал Воронцову: «Вся
сила состоит в маркизе Помпадур по чрезмерной милости и доверенности к ней
королевской. То бесспорно, что она имеет весьма проницательный и прехитрый
разум. Маршал Белил, невзирая на глубокую старость, имеет свежий разум и
память. В речах более сокращен, нежели плодовит, мысли весьма ясны, изображает
их столь внятно и связно, что очень легко понять его мнение; одну погрешность
ему припасуют – страсть к присовокуплению богатства, притом почитают его за
человека, который похлебству и лицемерию наилучше умеет