сильными и торжествующими врагами; Апраксин оставался у него единственный
друг с важным значением; успех Апраксина на войне был чрезвычайно выгоден для
Бестужева; неудача Апраксина лишала канцлера последней опоры; притом канцлер
мог бояться, что враги припишут его внушениям медленность фельдмаршала. Все это
заставляло Бестужева торопить Апраксина, Апраксин сердился: добрый человек и
уже немолодой (54 лет), мирный фельдмаршал (хотя и казавшийся более
воинственным, чем два другие мирные фельдмаршалы – Разумовский и Трубецкой),
любивший со всеми жить дружно и жить покойно, весело и роскошно, Апраксин вовсе
не хотел торопиться походом. Он имел основание надеяться, что дело не дойдет до
настоящей войны, что все ограничится таким же походом, каковы были походы на
запад вспомогательных русских отрядов при императрице Анне и недавно при
Елизавете,
прогулки для возбуждения страха и ускорения мира. Кроме того, молодой двор был
против войны, а идти наперекор наследнику престола и его супруге далеко не
входило
в планы Апраксина, да и приятель умница-канцлер на стороне молодого двора, и
при прощанье сказал, чтоб в поход не выступать до тех пор, пока все будет к
нему приготовлено. Апраксин думал, что далеко еще не все приготовлено, что
надобно долго и много готовиться, чтоб успешно биться с первым полководцем
времени и с его образцово устроенным войском; хорошо, как австрийцы его
задержат; если он обратится с главными силами против русского войска, помогут
ли тогда австрийцы? Их медленность известна, и теперь двигаются ли они? С чего
же канцлер взял торопить русское войско к выступлению в поход зимою, не
дождавшись, что там будет у прусского короля с австрийцами? 17 февраля Апраксин
пишет к Бестужеву в сильном волнении, говорит, что откажется от начальства
войском, жаловался на австрийцев и оканчивал вопросом, не переменил ли канцлер
своих мнений, ибо в Петербурге мнения Бестужева были известны ему, Апраксину, и
во всем согласны с его собственными. Это письмо Апраксин отправил с доверенным
человеком генерал-квартирмейстером Веймаром, чтоб тот хорошенько разведал у
канцлера, в чем дело, зачем его так торопят. Бестужев отвечал с Веймаром, что
Апраксин,
по его мнению, не имеет никаких причин к неудовольствию. «Поныне еще не
отказано ни одно ваше представление. Были, правда, некоторые и отчасти строгие
понуждения, но ваше превосходительство приметить изволите, что и то предавалось
всегда в ваше рассмотрение и волю; а когда вы Протову того представляли какие
трудности или невозможности, то тотчас получали на то согласование.
Справедливо, не можем мы отсюда все так видеть, как ваше превосходительство, но
сообщать свои мнения тем не меньше должны. Истинно не имеет здесь никто такого
кредита, чьи бы мнения и представления всегда такую скорую апробацию получали.
На
союзников также жаловаться нельзя: они просят, как нищие милостыни; да, правду
сказать, их состояние и жалостно. О ежели б мы на их месте были и такие ж от
них обнадеживания имели, какие еще при вашем превосходительстве им даны, то я
смело сказать могу, что мы с ними уже поссорились бы. Но их, напротив того,
молчание нам внутренне еще больше выговаривает и толь прискорбнее, что сим
молчанием не дают нам поводу ни изъясниться, ни оправдаться. А самим нам
вызываться истинно не с чем. На другое ж я не имею иного объявить, как крайнее
мое прискорбие, что ваше превосходительство о моих сантиментах сомневаетесь.
Они неотменены и прежде моей жизни не отменятся. Поставьте их на пробу. Я самую
трудную для соблюдения драгоценной мне вашей дружбы выдержу. А между тем не
буду спокоен, пока не уверюсь, что ваше превосходительство уверены о истинном
усердии и преданности, с коими я семь».
Вместе с своим письмом Бестужев послал еще письмо великой княгини, в котором
она также просила Апраксина не медлить более. Веймар должен был сказать
фельдмаршалу, что письмо великой княгини подлинное, чтоб он ни в чем не
сомневался. Апраксин сильно рассердился: он надеялся, что получит чрез Веймара
внушения от Бестужева, согласные с его собственным желанием тянуть время, и
обманулся: письмо Екатерины отнимало последнюю надежду. Но с надеждами
расставаться тяжело человеку. «Это все канцлеров финты (выдумки)», – сказал он
в сердцах и вынул из шкатулки другое, прежнее письмо Екатерины, сличил – одна
рука! Делать было нечего больше. В ответном письме канцлеру он отстранял
недоразумение, происшедшее от употреблявшегося тогда иностранного слова
сентимент,
которое означало и мнение, и чувство; Апраксин в своем прежнем письме под
переменою сантиментов канцлера разумел перемену мнений, взглядов, а Бестужев
счел это упреком в перемене дружеских чувств.
Только 17 мая Апраксин с главным корпусом перешел литовскую границу из
Курляндии под Мышками и 20 числа был в Шале. 18 вступил в Литву генерал Василий
Абрамович Лопухин. Кавалерия шла под начальством генералов Ливана и графа
Румянцева. 4 июня войска вошли в
