зама видел. Да и можно ли такому маленькому человеку, каков я тогда был,
знать все подробности, происходившие в армии, и когда мне, бывшему тогда по
случаю ротным командиром, от места и от роты своей ни на шаг отлучиться было
никуда не можно. Армию в походе не инока как с великим и многонародным городом
сравнить можно, в котором человеку, находящемуся в одном углу, конечно, всего
того в подробности знать не можно, что на другом краю делается».
Несмотря на сознание, что ему, как маленькому человеку, нельзя было всего
видеть и знать, Болото охотно повторяет враждебные толки и слухи об Апраксине,
да и вообще смотрит неприязненно почти на всех командиров. Особенно в
неприятном свете выставляется один из генерал-аншефов, Георгий Ливен: «Ливен
войсками не командовал, а находился при свите фельдмаршальской и придан был ему
для совета и властно как в дядьки: странный поистине пример! Как бы то ни было,
но он имел во всех операциях военных великое соучастие; мы не покрылись бы
толикам
стыдом пред всем светом, если б не было при нас сей умницы и сего мнимого
философа».
Болото согласно с реляциею рассказывает, что русская армия выступала в
дальнейший поход, ибо не было никакой надежды заставить неприятеля вступить в
битву; но пруссаки воспользовались движением русских и соединенным с ним
беспорядком вследствие обоза и неровности почвы и напали нечаянно, не давши
русским времени выстроиться. Неприятели, говорит Болото, имели несравненно
более выгод, нежели наши. Их атака ведена была порядочным образом, лучшими
полками
и людьми и по сделанной наперед и правильно наблюдаемой диспозиции. Артиллерия
их действовала как надобно; а весь тыл у них был открыт и подкреплен второю
линиею и резервами, из которых им ничто не мешало весь урон в первой
сражающейся линии вознаграждать ту же минуту свежими людьми; такую же
возможность имели они снабжать дерущихся нужными припасами и порохом. Что
касается наших, то, во-первых, диспозиции наперед никакой не было сделано, да и
некогда было делать; во-вторых, людей с нашей стороны было гораздо меньше, чем
с неприятельской: у них дралась целая линия, а у нас едва только одиннадцать
полков могли вытянуться. К несчастию, и эти немногие люди были связаны по рукам
и ногам: во-первых, с нами не было нужной артиллерии, кроме малого числа
полковых
пушек и шуваловских гаубиц, и что можно было из них сделать, когда большую
половину их ящиков и снарядов за лесом провезти было нельзя; во-вторых, прижаты
они были к самому лесу так, что позади себя никакого простора не имели;
в-третьих, помощи и на место убитых свежих людей получить было неоткуда:
большая часть армии была хотя не в действии, но стояла за лесом и в таких
местах, откуда до них дойти было нельзя.
Несмотря на все эти невыгоды, русские полки стояли твердо, как стена: целые
два часа удерживали они натиск неприятеля. Наконец большая часть их была побита
и переранена. Ряды редели: офицеров почти никого не было, не стало и пороху. В
такой крайности подвинулись они поближе к лесу, но этим еще больше испортили
дело: неприятель подумал, что они отступают, и бросился на них с удвоенным
жаром. Генерал-аншеф Василий Абрамович Лопухин, как ни уговаривал солдат к
храброй обороне, не мог ничего сделать; израненный, он попал в руки прусских
гренадер, но русские гренадеры бросились и выхватили начальника только для
того, чтоб он умер среди своих. Тогда русские полки, находившиеся за лесом,
наскучивши стоять без дела в то время, когда товарищи их погибали, вздумали
пойти или, может быть, посланы были продираться кое-как сквозь лес и
выручать своих. Густота леса была так велика, что с нуждою и одному человеку
продраться было можно; несмотря на то, полки, покинув затруднявшие их пушки и
патронные ящики, бросились на голос погибающих товарищей. Тогда все
переменилось: свежие полки, давши залп, с криком бросились в штыки на
неприятеля, который дрогнул, хотел было построиться получше, но уже было
некогда: русские сели ему на шею, по выражению Бологова, и не дали ни минуты
времени; пруссаки, начавшие было сперва отступать правильно, скоро побежали без
всякого порядка.
Болото упрекает Апраксина за то, что фельдмаршал в донесении своем хвалит
одних волонтеров да иностранцев и умолчал о человеке, ведшем себя действительно
по-геройски, полковнике Языкове, который, несмотря на раны, с полком своим
выдержал весь огонь и удержал чрезвычайно важный пост, отбив неприятеля. Мы
видели, что Апраксин особенно выставил генерала Петра Ив. Панина; но в рассказе
самого Бологова останавливает нас любопытное место, где говорится, как
несколько полков продрались сквозь лес на помощь к своим, не могшим более
выдерживать неприятельский натиск, и обратили в бегство пруссаков. У Бологова
встречаем странные выражения: «Полки вздумали пойти или, может быть, посланы
были». Неужели нельзя было узнать само-
