Кроации и прочих областях публиковано, чтоб все исповедующие греческий закон
оставили его и приняли римско-католическую веру, в противном случае будут
осуждены на виселицу и четвертование. 2) Греческий закон и исповедующих его
поносят самым бесчестным образом, называют их неверными и отпавшими; но так
называют язычников, а не людей, верующих во Христа и Его апостолов. 3)
Командующий в Кроации, Далмации и Трансильвании граф Петацы отнял у греческих
прихожан Архангеломихайловский монастырь, отчего воспоследовало, 4) что сербы
лишены исповеди и св. причастия и принуждены жить в отчаянии. 5) Неуважение к
святейшим вещам простирается так далеко, что некоторые католики во время
освящения св. евхаристия в греческих церквах взлезают на алтарь и делают всякие
непристойности, а в кадильницы кладут вовсе не благовонные вещи. 6) Службу
Божию часто останавливают, приходят в церкви с заряженными ружьями, стреляют и
таким образом заставляют прихожан покидать храмы. 7) Оскверняют храмы, позволяя
себе в них такие дела, которые и в законных супружествах не дозволяются. 8)
Стараются всякими мерами привлечь православных к принятию унии: те, которые
непоколебимы в своем законе, принуждены оставить жен, детей, имение или,
подвергнуться смертной казни как государственные преступники.
Куниц отвечал на это письменно: «Мнение господина посла о том, что жалобы на
притеснения людей греческого исповедания не достигли к престолу нашей
государыни, совершенно справедливо; но по этой самой причине означенные жалобы
подозрительны, потому что с священным между государем и подданными союзом
согласнее, чтоб обиженные прежде прибегали к своему природному государю и от
него ожидали прекращения своим бедам. Императрица-королева велела разведать о
деле, и жалобы оказались совершенно ложными, так что само греческое духовенство
пришло в изумление и рассердилось. Безбожные люди утруждают этими жалобами
императрицу
всероссийскую только для того, чтоб в наследных землях императрицы-королевы
возбудить
непослушание и беспокойство и, если возможно, расстроить тесный союз между
обоими императорскими дворами».
В начале года английское министерство все еще толковало о том, отчего бы
России не быть посредницею между Австриею и Пруссиею. Русский посланник князь
Александр Голицын сообщил своему двору о разговоре своем с графом Голдернесом.
«Я не могу надивиться, – начал Гол-дернес, – что при вашем дворе так
неблагосклонно принимается предложение взять на себя посредничество между
венским и берлинским дворами: ведь этот поступок не может означать ничего
другого, кроме полного доверия к вашей императрице». «Если ее императ.
величество уже раз объявила, – отвечал Голицын, – что она намерена точно и
верно выполнить обязательства, заключенные с императрицею-королевою, то
возобновление предложения со стороны кавалера Уильямса, без сомнения, должно
было показаться при нашем дворе гораздо страннее, чем отвержение медиации
должно было показаться при вашем. Ясно, что это предложение происходит не от
дружеского доверия прусского короля, но от желания выиграть время и чем-нибудь
возбудить недоверие между союзными дворами, причем употреблены и угрозы, что
иначе король прусский немедленно нападет на русские войска. Такие неприличные
угрозы чрезвычайно удивительны, если принять во внимание, с одной стороны,
благополучное состояние Российской империи, а с другой – что эти угрозы
получаются чрез великобританского посла». Тут Голдернес перебил Голицына. «В
этом последнем пункте, – сказал он, – я с вами совершенно согласен и могу
прибавить, что Уильямс поступил таким образом не только не по указу отсюда, но
в последних депешах своих запирается, что никогда никаких угроз не передавал.
Впрочем, каждый двор может судить своих министров только по их собственным
доношения,
и так как Уильямс очень слабого здоровья и петербургский климат ему
положительно вреден, то было бы бесчеловечно держать его долее при русском
дворе».
Голицыну велено было распространяться при всяком удобном случае о
жестокостях, которые прусские войска позволяют себе в Саксонии, и прибавлять,
что Фридрих II со временем может в этом раскаяться, ибо он грабительствами
своими уже наперед оправдал все то, что может случиться в его владениях от
нерегулярных русских войск; впрочем, что бы ни случилось, едва ли казаки и
калмыки сравняются в свирепости с прусскими солдатами. По поводу этих повелений
Голицын писал в Петербург: «Без сомнения, здесь удивляться не будут, если
русские нерегулярные войска сделают в Пруссии что-нибудь несогласное с воинскою
дисциплиною; здешняя публика мало заботится о разорении прусских областей, лишь
бы только прусский король имел успех против австрийцев, защищал Ганновер и,
наконец, мог действовать против Франции, а для прусских
