Апраксин очень близок и дорог Шувалову, следовательно, Шувалов считал его
вполне себе преданным. Враги Бестужева толковали, что канцлер замешан в дело об
отступлении, а Бестужев толковал, что виноват во всем Шувалов; он так защищает
Апраксина перед императрицею, что тот не боится никакой ответственности и
делает что хочет.
Шувалов, несмотря на всю свою силу, не мог отстоять Апраксина, который
должен был сдать начальство над армиею генералу Фермеру. Мы видели, что новый
главнокомандующий совершенно оправдывал старого и многие были недовольны этим
назначением, говорили, что дурные советы Фермера были виною отступления
Апраксина и что гораздо лучше было бы дать главное начальство генералу Броуну.
Назначение Фермера объясняли единственно особенною милостью к нему императрицы.
Но кроме милости было и другое основание назначению: первые военные успехи –
занятие Мемеля и Тильзита – были соединены с именем Фермера.
18 октября 1757 года Апраксин получил указ ехать в Петербург и писал
императрице, что указ этот «совершенно отчаянную жизнь вновь ему возвратил». В
начале ноября Апраксин приехал в Нарву и получил чрез ординарца лейб-кампании
вице-капрала
Суворова высочайшее обна-деживание монаршею милости, причем приказано ему
отдать все находящиеся у него письма. Причиною этого отобрания писем были
письма к Апраксину великой княгини, о которых проведали таким образом:
Бестужев, получая их от Екатерины для пересылки Апраксину, показывал их
саксонскому советнику посольства Прессе и приезжавшему в Петербург австрийскому
генералу Буркову для успокоения их насчет доброго расположения молодого двора к
общему делу, потому что в них Екатерина убеждала Апраксина спешить походом.
Буков
рассказал об этих письмах Эс-тергази, и теперь, когда захотели повредить
Апраксину
и Бестужеву вместе, Эстергази сообщил об этой переписке великой княгини с
Апраксиным самой императрице, представив это дело очень опасным.
Прошло месяца полтора после отобрания писем; Апраксин все жил в Нарве. 14
декабря он решился написать умилостивительное письмо императрице: «Последнейший
ваш раб, представая бедность моего состояния, в котором я, бедный, чрез шесть
недель здесь пребывая, не только совсем своего лишился здоровья и потерял разум
и память, но и едва поднесь мой дух сдержаться во мне мог, и поднесь едва ногою
владеть могу, приемлю дерзновение, не принося никаких оправданий, высочайшего и
милосерднейшего помилования просить. Как пред Богом вашему величеству доношу,
что если мною что порешено, то всеконечно разве от неведения и недостатка
разумения; причем и то могу донести, что во всей армии не было ни одного такого
человека, который бы не хотел пролить последней капли своей крови за соблюдение
высочайших интересов и во исполнение воли вашего величества, и во все советы,
где только важность и обстоятельства требовали, призывна был весь генералитет,
который, не исключая никого, все свои старания распространял к пользе, и ничего
мною в противность примечено не было. Правда, что до соединения с генералом
Фермером
генерал Ливен по испытанному знанию в военном искусстве во всех советах был мне
довольным советником; но по соединении с генералом Фермером, с коего времени
пошли главные дела, по особливой его ко мне ласке и ежедневному два раза ко мне
приезду, паче же по известной мне вашего императорского величества к нему
особливой милости и доверенности, я ничего не предпринимал, не поговори и не
посоветовав наперед с ним, еже во многих генералах, как еще и генерал Лопухин
жив был, немалую произвело зависть; но я, елико моему смыслу и рассуждения
было, столько умешивал, что не допустил ни до чего дальнего и никаких ссор и
неудовольствий не токмо не видал, ниже слышал. А в наилучшее доказательство
сего осмелюсь еще то донести, что и о возвращении нашем от Аленбурга я первому
открыл генералу Фермеру и, посоветовав с ними и не открывая никому, с ним одним
согласно сие положа, созвав военный совет и пригласи полковников, уже сие
предложение сделал, почему и согласно от всех положено поворотить к Тильзиту. Я
во всем том самим Фермером свидетельствуюсь».
Понятно, что ссылка на Фермера служила Апраксину лучшим оправданием: нельзя
было у одного отнять звание главнокомандующего за то самое, за что другого
возводили в это звание. У Фермера не нужно было спрашивать, правду ли говорил
Апраксин о согласии его на отступление. Запискою 14 октября Фермер решительно
признал распоряжения Апраксина необходимыми, и те, которые говорили против
назначения Фермера, были последовательны. Но о последовательности не могло быть
речи: Апраксин не подвергался опале за отступление, он был жертвою, принесенною
для успокоения союзников, для поддержания общего дела; разумеется, Апраксин был
бы достаточно вознагражден за эту роль жертвы, если б все дело состояло в
отступлении. Но дело со-