на самолюбие Елизаветы и подкрепленное указанием на дело Понятовского, не
могло быть одно. Надобно было убедить Елизавету, что против Бестужева
существуют важные подозрения; удалить его от дел по одним подозрениям нельзя;
но уличить его можно, только арестовавши его, захвативши бумагу и доверенных
людей. Арест канцлера и следствие над ними были решены. Есть другое известие,
показывающее, каким образом Елизавета была еще подготовлена к этому решению,
раздражена против Бестужева. Эстергази доносил своему двору, что великий князь
обратился к нему с жалобами на канцлера и Эстергази дал ему совет обратиться
прямо к императрице. Елизавета была очень тронута, что племянник обратился к
ней по-родственному, с полною, по-видимому, откровенности и доверенности;
никогда она не была так ласкова с ним, и Петр, раскаиваясь в прошедшем своем
поведении, складывал всю вину на дурные советы, а дурным советником оказался
Бестужев.
В субботу вечером 14 февраля Бестужев был арестован, когда явился в
конференцию, и отведен под караулом в собственный дом. Великая княгиня,
проснувшись на другой день, получила записку от Понятовского: «Граф Бестужев
арестован, лишен всех чинов и должностей; с ним арестованы ваш бриллиантщик
Бернарда,
Елагин и Ададуров». Первая мысль Екатерины по прочтении записки была та, что
беда ее не минует. Бернарда, умный, ловкий итальянец, по своему ремеслу был
вхож во все дома; почти все были ему что-нибудь должны, почти всем он оказал
какую-нибудь маленькую услугу. Так как он постоянно бегал по домам, то ему,
давали поручения; записки, посланные с ним, доходили скорее и вернее, чем
отправленные с слугою; и великой княгине он служил таким же комиссионером.
Елагин был старый адъютант графа Алексея Разумовского, был другом Понятовского
и очень привязан к великой княгине, равно как и Ададуров, учивший ее русскому
языку. Вечером были две знатные свадьбы. На балу Екатерина подошла к князю
Никите Трубецкому и спросила его: «Что это у вас за новости: нашли ли вы больше
преступлений, чем преступников, или у вас больше преступников, чем
преступлений?» «Мы сделали то, что нам приказано, – отвечал Трубецкой, –
преступления еще отыскивают, и до сих пор неудачно». Потом Екатерина подошла к
фельдмаршалу Бутурлину, который сказал ей: «Бестужев арестован, а теперь мы
ищем причины, за что его арестовали».
На другой день к великой княгине пришел Штимке и объявил, что получил
записку от Бестужева, в которой тот приказывал ему сказать Екатерине, чтоб она
не боялась, все сожжено: дело шло о проекте относительно престолонаследия.
Записку принес музыкант Бестужева, и было условлено на будущее время класть
записки в груду кирпичей, находившуюся недалеко от дома бывшего канцлера. По
поручению Бестужева Штимке должен был также дать знать Бернарда, чтоб тот при
допросах показывал сущую правду и потом дал бы знать Бестужеву, о чем его
спрашивали.
Но эта переписка арестантов скоро прекратилась: чрез несколько дней рано утром
входит к великой княгине Штимке, бледный, изменившийся, и объявляет, что
переписка открыта, музыкант схвачен и, по всем вероятностям, последние письма в
руках людей, которые стерегут Бестужева.
Штимке не обманулся: письма очутились в следственной комиссии, наряженной по
делу Бестужева; она состояла из трех членов: фельдмаршалов князя Трубецкого и
Бутурлина и графа Александра Шувалова; секретарем был Волков. Следственное дело
о Бестужеве не имеет полноты, некоторых ответов подсудимого нет, нет первого
допроса и ответов. Из дела видно, что допросы уже сделаны были 26 февраля, и
ответами бывшего канцлера императрица осталась недовольна, почему на другой
день, 27 февраля, Бестужеву было объявлено: «Ее императорское величество твоими
накануне того учиненными ответами так недовольна, что повелевает еще, да и в
последнее,
спросить с таким точным объявлением, что ежели малейшая скрытность и непрямое
совести и долга очищение окажется, то тотчас повелит в крепость взять и
поступить как с крайним злодеем». 27 числа Бестужеву был предложен вопрос: «Для
чего он предпочтительно искал милости у великой княгини, а не так много у
великого князя и скрыл от ее императорского величества такую корреспонденцию
(переписку Екатерины с Апраксиным), о которой по должности и верности донести
надлежало?» Бестужев отвечал: «У великой княгини милости не искал, паче же
старался с ведения ее императорского величества открывать ее письма, ибо тогда
великая княгиня была предана королю прусскому, Швеции и Франции по тогдашней
системе; но как с год тому времени или с полтора переменила ее высочество
совсем свое мнение и возненавидела короля прусского и шведов, кроме токмо что
короля, дядю своего, весьма любит, то канцлер старался не только утвердить в
том ее высочество, но и побуждал, дабы она и великого князя на такие ж с ее
императорским ев-
