рила ему сама великая княгиня во дворце на куртаге за несколько месяцев до
его ареста. Это было последнее, что оставалось у следователей; в апреле дело
кончилось ссылкою Бестужева в одну из его деревень, именно Горетово Можайского
уезда;
все недвижимое имущество оставлено за ним, но были взысканы казенные долги.
Фельдмаршал Апраксин был переведен из Нарвы поближе к Петербургу, в местность,
называемую Четыре Руки, и здесь ему были деланы допросы. Понятно, что в их
числе мы не встретим допросов о причинах возвращения к границам после Грос-
Егерсдорфской
битвы: дело было окончательно решено объяснениями нового главнокомандующего
Фермера.
Допросы касались переписки Апраксина с Бестужевым и великою княгинею; из ответов
обнаруживалось одно: что и канцлер, и великая княгиня побуждали его идти скорее
в поход, тогда как прежде в Петербурге оба они были другого мнения. Апраксин
оказывался виноват в том, что не имел охоты выступать из Риги и состоял в
непозволенной переписке с великою княгинею. Конечно, были рады и этим двум
винам, иначе отнятие у него начальства над войском не имело бы оправдания.
Апраксин умер внезапно 6 августа 1758 года. Других причастных к делу – Веймара
и Ададурова – наказали почетною ссылкою: первого определили к сибирской военной
команде, второго назначили в Оренбург товарищем губернатора. Штимке был выслан
за границу; Бернарда сослан на житье в Казань; Елагин – в казанскую деревню.
Но сильно причастна была к делу великая княгиня Екатерина; недозволенная
переписка с нею Апраксина и пересылка писем Бестужевым лежали в основании
допросов и бывшему канцлеру, и бывшему главнокомандующему. Хотя Екатерина не
могла бояться важных обвинений, потому что подозрениями ничего нельзя было
доказать, несмотря, однако, на то, положение ее было тяжко: подозрениями ничего
нельзя было доказать, но подозрения могли оставаться в голове императрицы; да и
кроме подозрения Екатерина знала, как Елизавету должно было раздражить ее
вмешательство в дела и значение, ею приобретенное; главнокомандующий, зная
решительные намерения государыни, колеблется, сдерживается в их исполнении
противоположными желаниями великой княгини. Гнев императрицы, и сильный гнев,
несомненен, и где искать защиты от этого гнева, кто приложит его на милость?
Люди преданные пали, судятся как государственные преступники, враги
торжествуют, великий князь настроен крайне враждебно, в чем, по свидетельству
Екатерины, виноват был приблизившийся к Петру голштинец Брокдорф: говоря об
Екатерине, Брокдорф выражался: «Надобно раздавить змею». Эстергази доносил
своему двору, что великая княгиня два раза присылала к нему Штимке за советом и
помощью, давая знать, что все беды постигли ее за усердие к интересам Марии-
Терезии.
«Но так как, – писал Эстергази, – императрица Елизавета горько жаловалась мне
на поведение Екатерины и так как иностранный министр не должен вмешиваться в
домашние дела государей, то я отклонил от себя это дело, велевши сказать ей,
что всего лучше, если она обратится к посредничеству своего супруга, владеющего
полною милостью и доверенностью императрицы». Легко понять, как после такого
совета, походившего на самую злую насмешку, должна была Екатерина относиться к
Эстергази.
Будущее очень мрачно; одно средство выйти из тяжкого положения – это обратиться
прямо к Елизавете, которая очень добра, которая не переносит вида чужих слез и
которая очень хорошо знает и понимает положение Екатерины в семье.
Рассказывали, что Ив. Ив. Шувалов уверил великую княгиню, что императрица скоро
увидится с нею и если со стороны Екатерины будет оказана маленькая покорность,
то все дело кончится очень хорошо: известие очень вероятное, потому что фаворит
старался всюду быть примирителем. С другой стороны, ходили слухи, что великую
княгиню удалят из России, слухи несбыточные, потому что Елизавета никогда не
решится на такой скандал из-за нескольких писем к Апраксину; но тем лучше,
можно отнять у врагов эту угрозу и обратить ее против них самих, переменить
оборону в наступление: Екатерину беспрестанно оскорбляют, ей жизнь в России
стала невыносима, так пусть дадут ей свободу выехать из России. Великая княгиня
пишет императрице письмо, в котором, изображая свое печальное положение и
расстроившееся вследствие этого здоровье, просит отпустить ее лечиться на воды
и потом к матери, потому что ненависть великого князя и немилость императрицы
не дают ей более возможности оставаться в России. После этого письма Елизавета
обещала переговорить лично с великою княгинею; посредничество духовника
императрицы ускорило свидание.
Свидание происходило за полночь. В комнате императрицы кроме нее и великой
княгини находились еще великий князь и граф Александр Шувалов. Увидавши
императрицу, Екатерина бросилась перед нею на колена и со слезами стала умолять
отправить ее к родным за границу. Императрица хотела ее поднять, но Екатерина
не вставала. Если Ив. Ив. Шувалов советовал ей ока-
