зять немного покорности, то она употребила сильный прием и тем скорее
достигла своей цели. На лице Елизаветы была написана печаль, а не гнев, на
глазах блистали слезы. «Как это мне вас отпустить? Вспомните, что у вас дети!»
– сказала она Екатерине. Та ловко затронула другую нежную сторону человеческого
сердца. «Мои дети, – отвечала она, – на ваших руках, и лучшего для них желать
нечего, я надеюсь, что вы их не оставите». «Но что же я скажу другим, за что я
вас выслала?» – спросила Елизавета. «Ваше императорское величество, – ответила
Екатерина, – изложите причины, почему я навлекла на себя вашу немилость и
ненависть великого князя». «Чем же вы будете жить у своих родных?» – спросила
Елизавета.
«Чем жила перед тем, как вы меня взяли сюда», – отвечала Екатерина. Елизавета в
другой раз велела ей встать, и Екатерина послушалась.
Елизавета отошла от нее в раздумье. Она чувствовала, что потерпела поражение
от женщины, которая стояла перед нею на коленах; надобно было собрать силы для
нападения. Но это было трудно сделать, и атака поведена была в расстройстве, в
беспорядке. Елизавета подошла к великой княгине с упреками: «Бог свидетель, как
я плакала, когда по приезде вашем в Россию вы были при смерти больны, а вы
потом не хотели мне кланяться как следует, вы считали себя умнее всех, вы
вмешивались во многие дела, которые вас не касались, я бы не посмела этого
делать при императрице Анне. Как, например, смели вы посылать приказания
фельдмаршалу Апраксину?» «Я! – отвечала Екатерина. – Да мне никогда и в голову
не приходило посылать ему приказания». «Как, – возразила императрица, – вы
будете запираться, что не писали к нему? Ваши письма там (она показала их
пальцем на туалете). Ведь вам было запрещено писать». «Правда, – отвечала
Екатерина,
– я нарушила это запрещение и прошу простить меня, но так как мои письма там,
то они могут служить доказательством, что никогда я не писала ему приказаний и
что в одном письме я извещала его о слухах насчет его поведения». «А зачем вы
ему это писали?» – прервала ее императрица. «Затем, – отвечала Екатерина, – что
очень его любила и потому просила его исполнять ваши приказания; другое письмо
содержит поздравление с рождением сына, третье – поздравление с Новым годом».
«Бестужев говорит, что было много других писем», – сказала на это Елизавета.
«Если Бестужев это говорит, то он лжет», – отвечала Екатерина. Тут Елизавета
употребила нравственную пытку, чтоб вынудить признание. «Хорошо, – сказала она,
– если он на вас лжет, то я велю его пытать». Но Екатерина не испугалась и
отвечала:
«В вашей воле сделать все то, что признаете нужным; но я писала только эти три
письма к Апраксину». Елизавета ничего не сказала на это.
Она, по своему обычаю, ходила по комнате, обращаясь то к великой княгине, то
к великому князю, но всего чаще к Шувалову. Весь этот разговор, длившийся
полтора часа, производил на нее тяжелое впечатление, но не раздражал ее.
Великий князь, напротив, высказал сильное ожесточение против жены. Он старался
раздражить и Елизавету против нее, но не достиг цели, потому что в его словах
слишком резко выражалась страсть. Наконец, императрица, подошедши к Екатерине,
сказала ей тихонько: «Мне много нужно было бы сказать вам, но я не могу
говорить, потому что не хочу еще больше вас поссорить». «Я также, – отвечала
Екатерина, – не могу говорить, как ни сильно мое желание открыть вам мое сердце
и душу». Елизавета была очень тронута этими словами, слезы навернулись у нее на
глазах, и, чтоб другие не заметили, как она растрогана, она отпустила великого
князя и великую княгиню, говоря, что уже очень поздно: действительно, было около
трех часов утра. Вслед за Екатериною императрица послала Александра Шувалова
сказать ей, чтобы не горевала, что она в другой раз будет говорить с нею
наедине. В ожидании этого разговора Екатерина заперлась в своей комнате под
предлогом нездоровья. Она в это время читала пять первых томов Истории
путешествий с картою на столе. Когда она уставала от этого чтения, то
перелистывала
первые Томы французской энциклопедии. Скоро она имела удовольствие убедиться,
как удачно поступила она, потребовавши сама отпуска из России: к ней явился
вице-канцлер Воронцов и от имени императрицы стал упрашивать отказаться от
мысли оставить Россию, ибо это намерение сильно печалит императрицу и всех
честных людей, в том числе и его, Воронцова. Он обещал также, что императрица
будет иметь с нею вторичное свидание. Обещание было исполнено. Императрица
потребовала прежде всего, чтоб Екатерина отвечала ей сущую правду на ее вопросы,
и первый вопрос был: действительно ли она писала только три известные письма к
Апраксину?
Екатерина поклялась, что только три.
Окончание дела во дворце между императрицею и великою княгинею, разумеется,
имело необходимое влияние и на дело Бестужева с сообщниками, хотя и не спасло
их от ссылок, почетных и непочетных. До нас дошла переписка Екатерины с одним
из сосланных – Елагиным. Екатерина