союзник Англии, быть может, он в состоянии устроить мир». Сам Фридрих писал
Книпгаузену:
«Постарайтесь, как добрый гражданин, нельзя ли завязать мирные переговоры между
англичанами и французами. Когда англичане получат добрые вести из Америки, то
это будет благоприятная минута. Многочисленные враги меня сокрушают».
Действительно, скоро после того начали приходить вести о блестящих успехах
англичан на море и в Америке, и дело о конгрессе пошло снова.
23 октября Скейт на конференции с Воронцовым внушал ему, что короли
английский и прусский готовы возобновить с Россиею прежнее согласие и что
русскому двору можно бы начать об этом дело и без союзников своих. «Со стороны
императрицы, – говорил Скейт, – больше сделано, чем сколько обязательства ее
простирались, и для России нет никакой пользы быть в союзе с Франциею, которая
всегда была завистницею России и теперь имеет свои замыслы относительно
преемства польского престола, чему у меня есть ясные доказательства». «Канцлер,
– говорит записка о конференции, – удаляясь от вступления в дальнейшие
изъяснения о сей материи, довольно понимая, в каком намерении, хотя и в
генеральных терминах, сии отзывы учинены, оказал удивление, что французский
двор замышляет о возведении кого-либо на польский престол». Чрез месяц, 24
ноября, Скейт передал Воронцову копию с декларации, которую положено было
сделать в Гаге от имени английского и прусского королей министрам русскому,
австрийскому и французскому. В декларации говорилось, что короли английский и
прусский готовы выслать своих уполномоченных для переговоров о прочном и общем
мире с уполномоченными воюющих сторон в то место, которое сочтется удобнейшим
для этого. На оба предложения дан был 1 декабря такой ответ: «Императрица
приняла с благодарностью внимание его британского величества, выраженное в
предварительном сообщении декларации, которая имела быть сделана в Гаге. Так
как эта декларация должна быть сделана не ей одной, то она и не может отвечать
на нее с точностью, пока не согласится с своими союзниками. Между тем ее ампер.
величеству донесено о словесных внушениях г. посланника, сделанных канцлеру 23
октября, и на это императрица в ответ объявить повелела, что, конечно, всегда
главным ее старанием было и будет жить со всеми державами в добром согласии, и
весь свет знает, что, чем упорнее ведет она настоящую войну, тем неохотнее
начала ее, и начала только тогда, когда все ее декларации остались без действия
при берлинском дворе и союзники ее подверглись нападению. Императрица сильно
страдает от пролития столь многой невинной крови; но желаемый мир еще очень
далек, если нет на него другой надежды, как только надежда на миролюбивые
склонности ее величества. Императрица непоколебимо намерена свято и точно
исполнить свои торжественные заявления – доставить обиженным сторонам достойное
и праведное удовлетворение, заключить мир не иначе как на честных, прочных и
выгодных условиях и по соглашению с своими верными союзниками и отнюдь не
допускать, чтоб мнимою пощадою на время неповинной крови оставить спокойствие
Европы в прежней опасности. Но если будут предложены условия,
удовлетворительные для обиженных и удобные к принятию, то императрица
немедленно согласится на все то, что признано будет за благо ее союзниками».
В то же время дана была записка австрийскому и французскому послам: «Мы
надежно уве-домились, что король прусский с ведома и согласия Англии при
некоторых дворах внушал, будто Франция, не столько соскучусь войною, сколько
завидуя успехам нашего оружия, склонна к примирению с Пруссиею и даже начала об
этом дело. Лондонский двор приметно старался довести это известие до нашего
сведения, из чего мы заключили, что таким коварством хотели только союзников
своих в Германской империи ободрить, а между нами и нашими союзниками
произвести неприятные объяснения. Мы хотели оставить это в презрительном
молчании, тем более что уверены в твердости и праводушии своих союзников,
знаем, с каким достоинством его христианнейшее величество отверг мирные
предложения, сделанные ганноверским генералитетом. Но так как потом посланник
Скейт
внушал, что Россия могла бы заключить отдельный мир с королем прусским, в то же
время назначенный для размена пленных прусский комиссар генерал-майор Виллах
объявил
нашему генерал-майору Яковлеву, что граф Финкенштейн уведомил его, будто с
Франциею начаты мирные переговоры, а с другой стороны, в Гаге сделана
декларация об общем мире, то кажется, что Пруссия и Англия, внушая нам и
Франции об отдельном мире, стараются вселить подозрения между союзниками и
ослабить великий союз, а как скоро одна держава заключит отдельный мир, то и
другие будут стараться о том же; декларациею же, сделанною в Гаге, только
стараются показать свету свою готовность к миру, а потом общие переговоры
проволочить и сделать бесплодными. Мы, однако, этим не хотим сказать и доказать,
что не следует слушать о мире, хотя бы лондонский и берлинский дворы предложили
самые выгодные условия; но мы находим: 1)