ков брать билеты, ибо требуют, чтоб банк брал эти билеты под залог, а банк
не соглашается».
1 июня Панин писал: из военных распоряжений и приготовлений здесь ничего
нового не видно, кроме сбора рекрут до 600 человек из разных провинций;
говорят, что их скоро отправят в приморские места для посаженая на суда; других
отправлений к армии нет, все войска остаются по своим провинциям и гарнизонам;
причина всем известна: она состоит в совершенном истощении государственной
казны и в том, что недоимка чужестранных субсидий остается невыплаченною, а что
уплачивается, то идет на содержание наличной армии в Померании. В августе,
говоря о положении дел по смерти вождя господствующей партии графа Гилленборга,
Панин писал: «До сих пор Сенату оставалось мало времени думать о своей армии,
потому что он должен был управляться с разными домашними партиями, и теперь со
смертью Гилленборга внутренние дела придут еще в большее замешательство». В
начале сентября Панин уведомил, что Государственный банк дал наконец короне
взаймы 30 бочек золота с объявлением, что он сделал последнее усилие помочь
государственному недостатку. Из этих 30 бочек 20 бочек удержала Штатс-контора
на выдачу окладного жалованья на этот год статским и военным чинам, ибо это
жалованье правительство взяло вперед из обыкновенных государственных доходов и
употребило на военные расходы; четыре бочки взяла Военная коллегия на расплату
с подрядчиками за поставку вещей прошлого и нынешнего года, и, таким образом,
правительству остается только шесть бочек на его новые военные издержки. Панин
считал своею обязанностью утверждать, что в 1759 году не будет никакой отправки
войска и рекрут в Померанию, а только делаются пустые обнадеживания для
успокоения союзников и для поддержания бодрости в народе. В провинциях никто не
хочет повиноваться правительственным приказаниям. В будущем году должен
собраться сейм, и наверху заняты выбором ландмаршала. Придворная партия вместе
с старыми колпаками ведет себя тихо и не мешается в это дело;
французская партия хочет провести в ландмаршалы барона Шеффера, который
находится министром при версальском дворе: но сенатор Гепкен со своими
приверженцами слышать об этом не хочет и проводит своего друга отставного
сенатора Вреде.
Новый министр русский в Варшаве генерал-поручик Федор Войков должен был
заниматься старыми делами. Он начал свои донесения известием, что первый
министр граф Бриль, зять его маршал коронный граф Мнишек и при них епископ
Круковский
Салтык делают почти все по своему произволу; враждебная им партия имеет своими
вождями князей Чарторыйских и Каштеляна Круковского графа Понятовского; от
раздоров между этими двумя партиями происходят большие беспорядки и
неудовольствия между знатными поляками. К Войкову приезжал коронный канцлер
Малаховский
и, обнадеживая в своей преданности русским интересам, высказывал вместе с тем
сильное неудовольствие на поступки Бриля и Манишка, которые вопреки конституции
и обыкновениям польским вступаются во все дела, находящиеся в заведовании
других сановников, так что он, Малаховский, избегая дальнейших оскорблений,
решился на несколько времени уехать в свою деревню, что и действительно
исполнил. «Я, – писал Войков, – о подобных неудовольствиях слышал и от других
знатных поляков; только мне кажется, что неудовольствия эти возбуждаются
Чарторыйским и Понятовским, имеющими большое значение. Я мог и то приметить,
что по большей части из людей, принадлежащих явно к партии придворной, очень
немного доброжелательных, другие же только наружно показывают себя приятелями,
чтоб получать чины и другие выгоды. На мои поступки и обхождение очень
внимательно смотрят, и каждый старается привлечь меня к своей стороне, поэтому
я рассудил при учтивом обхождении наблюдать осторожность и скромность,
выслушивать жалобы, иногда и неосновательные, и вижу, что чрез это нахожусь у
обеих партий в довольном уважении, и надеюсь, что если бы в подобных случаях
стал чего-нибудь домогаться, то не встретил бы больших препятствий». После
этого Войков писал: «Приметил я, что воевода русский князь Чарторыйский очень
дружески
обходится с английским посланником лордом Стормонтом и с прочими находящимися
здесь англичанами, которые почти ежедневно бывают у него в доме; граф
Понятовский
оказывает им также особенную приязнь. Такое поведение подает справедливую
причину к наибольшему неудовольствию и подозрению как со стороны короля, так и
первого министра. Может быть, они делают это только в досаду противной им
придворной
партии, не имея никаких худых намерений; однако, по моему мнению, выдумка эта
очень непохвальна».
На это донесение Войков получил рескрипт императрицы: «Недавно приехавший
сюда молодой князь Чарторыйский просит нашего наступления у короля за епископа
каменецкого
Шеп-тицкого, чтобы доставлена ему была папская булла, да за аббата Мосальского,
чтоб сделать его