ней кавалер Эон. Король находил, что Лопиталь становится очень дорог в
Петербурге, потом находил, что не умеет вести дела, очень доверчив к русскому
канцлеру Воронцову. «Ему велят, – писал король, – уяснить какое-нибудь дело, а
он прежде всего открывается Воронцову». Все затруднение состояло в отыскании
ему преемника; наконец преемник был отыскан – барон де Бретель, которого король
счел способным к ведению тайной переписки, Эон получил от Людовика XV
приказание сообщить новому послу сведения о характере императрицы, ее министров
и всех других людей, употребляющихся для ведения иностранных сношений. Самому
Бретёйлю
дан был наказ: «Особенно осведомиться насчет привязанности и видов великого
князя и великой княгини и стараться о сникании их благосклонности и доверия.
Маркиз Лопиталь пренебрегал молодым двором и особенно вооружил против себя
великую княгиню участием своим в отозвании из Петербурга графа Понятовского.
Если, что не подлежит сомнению, великая княгиня обратится к барону Бретёйлю с
жалобами на поведение его предместника, то барон должен воспользоваться этим
случаем и ловко внушить, что ему известны чувства короля относительно великого
князя и великой княгини, и он может уверить, что его величество будет очень рад
содействовать исполнению их желания и если бы им было приятно увидеть опять в
Петербурге графа Понятовского, то его величество не только не будет этому
противиться, но будет еще содействовать тому, чтобы король польский назначил
его снова посланником в Россию». Французский двор действительно начал оказывать
в Варшаве свое содействие к возвращению Понятовского в Петербург, но скоро
должен был прекратить это содействие, испуганный сильным нежеланием императрицы
видеть в третий раз Понятовского при своем дворе.
В Лондоне были недовольны русским ответом на мирные предложения. Герцог
Ньюкестль
говорил по этому случаю князю Александру Голицыну: «Здешний двор в угождение и
из особенной внимательности к императрице сделал вашему двору предварительное
сообщение о мире, рассуждая, что императрица немало отягощена продолжением
войны, тратя на нее большие деньги безо всякой надежды получить достойное
вознаграждение; наш двор надеялся поэтому, что ответ императрицы будет
составлен в таком же миролюбивом смысле; но напротив того, в вашем ответе
находятся такие выражения, которые не обещают со стороны императрицы никакой
склонности к миру. Основные и естественные интересы требуют, чтоб Россия и
Англия находились всегда в добром согласии; так можно было бы и теперь, не
пренебрегая русскими интересами, помириться с королем прусским, и независимо от
союзников». «Императрица, – отвечал Голицын, – принимая с благодарности
предварительное сообщение его британского величества, не могла дать другого
ответа, потому что не может приступить к заключению мира иначе как с согласия
всех своих союзников. Постоянное сохранение тесного союза между Англиею и
Пруссиею должно служить примером и для других государств. Союз России с
Австриею есть самый естественный и необходимый; напротив того, нынешний союз
между Англиею и Пруссиею имеет очень слабое и ненадежное основание, ибо основан
не на обоюдных пользах дворов, а на одних личных отношениях к королю прусскому;
но Фридрих II смертен, следовательно, этот союз кончится с его жизнью. Честь,
достоинство и безопасность России требуют, чтоб императрица не жалела издержек
на эту справедливую войну, тем более что источники, необходимые для поддержания
войны, скорее могут иссякнуть у противников ее величества, хотя бы императрица
и не ожидала себе никакого вознаграждения; впрочем, в ее воле получить и
вознаграждение, которого по справедливости никто возбранить не может». Тут
Ньюкестль
прервал Голицына и спросил: «Что вы разумеете под этими словами?» «Это ясно и
без моего толкования», – отвечал Голицын.
После этого разговора другой министр, знаменитый Пит, начал выведывать у
Голицына, не намерена ли императрица удержать свои завоевания в Пруссии. «Я, –
говорил Пит, – всегда приписывал венскому двору властолюбие и стремление
распространять свои владения, о вашем же дворе я этого никогда не думал. Ваша
государыня приняла участие в войне единственно из великодушия, чтоб защитить
польского короля, не имея в виду какой-нибудь выгоды». Голицын отвечал, что
намерения императрицы ему неизвестны; впрочем, все беспристрастные люди должны
признать право ее величества на достаточное вознаграждение за такие великие
военные убытки, утверждающие вольность и безопасность Германии. «Здесь, – писал
Голицын, – не только публика, но и двор внутренне чувствуют справедливость и
возможность, чтоб ваше величество удержали Восточную Пруссию в вечном владении;
здесь этого и ожидают. Пит того же мнения и, твердя мне о взаимных естественных
интересах России и Англии, дал мне выразуметь, что скоро может прийти время,
когда настоящие союзники России, и особливо венский двор, будут завидовать лба-