ним снисхождением. Впрочем, если мирное дело пойдет по желанию и главная
цель – ослабление короля прусского – будет достигаема, и если при этом
оказалось бы, что доставление нам Пруссии крайне затруднительно, и если мы
усмотрим, что, жертвуя нашими правами на Пруссию, можем улучшить мирные условия
для всех союзников, особенно же для Франции, то мы уступим Пруссию; но тогда
верные союзники, разумеется, должны доставить нам равносильное вознаграждение».
Иностранная коллегия должна была сообщить копию с этой декларации и графу
Эстергази,
присоединив к ней следующую записку: «Императрица-королева по своей
справедливости признать изволит, что нынешний поступок мало соответствует нашей
искренности. Мы никогда и никакого дела не начинали с Франциею, о котором бы
наперед не соглашались с императрицею-королевою и которого бы часто не
оставляли совершенно ее руководству и благоизобретению. К нам, напротив того,
приходит все не только соглашенное уже предварительно с Франциею, но час-то в
такое время и таким образом, когда иных решений и принимать уже некогда.
Способствует тому близкое расстояние дворов, и новость политических и кровных
союзов с Франциею обязывает ко многим менажементам, в чем мы и не имеем
ни малейшей зависти; но дела, столько же и до нас, сколько до Франции,
касающиеся, могли бы по меньшей мере в одно время и нам быть объявляемы
Довольно, что по расстоянию мест. позже услышим и позже принять можем решение.
Пускай
отвергнутые предложения прусского полковника Верина ничего не значат, хотя и те
месяцем ранее были сообщены версальскому двору; но что касается действительных
предложений о мире, то мы никогда не ожидали б, чтоб не только в свое время от
нас это было скрыто; но и теперь, когда дело почти идет к концу, только
некоторое неполное и такое сведение нам было подано, которое могло только нас
смутить, а не облегчить принятие прямых и самой императрице-королеве полезных
решений. Никакие доказательства не принудят нас поверить, что о главных пунктах
без нас уже согласились или думают привести нас к готовому уже мирному
трактату; однако если б это сверх нашего ожидания случилось, то мы наперед
объявляем, что хотя бы самые лучшие и такие для нас условия там были внесены,
каких только можно желать, то мы к такому миру никогда не приступим, откажемся
от всяких выгод и найдем случай заключить с прусским королем особый мир; пусть
останется нам хотя слава, что, бывши победителями, победами удовольствовались и
побежденным мир даровали, а законов не приняли. Империя наша, слава Богу, в
таком состоянии, что не может много опасаться отмщения короля прусского, и он,
конечно, первый будет искать нашей дружбы. Напротив того, если мирное дело
пойдет надлежащим и с достоинством союзников сходственным порядком и с нами
будут поступать с такою же искренностью, с какою мы поступаем, то
императрица-королева может верно полагаться, что их труды, опасности, утраты,
приобретения – все охотно разделять будем».
Получив эти две бумаги, на другой день, 3 февраля, Эстергази явился к
канцлеру с изъяснениями на их счет. Он начал изъявлением величайшего
удовольствия относительно русского ответа на французское предложение: ответ, по
его словам, основан на правилах здравой политики и вполне согласен как с
достоинством самой императрицы, так и всех ее союзников. Вслед за этим
посланник переменил лицо, сделав его выражение горестным, и объявил, что, как
он обрадовался ответу, так точно опечалился запискою, назначенною для его
двора, потому что в ней явно упрекается императрица-королева, будто бы с ее
стороны к русскому двору показана неполная откровенность и без предуведомления
приняты с Франциею тайные постановления; в записке заключается и угроза, что
императрица принуждена будет, жертвуя от войны и союза ожидаемыми выгодами,
помышлять о других мерах, тогда как он, Эстергази, имеет в руках неопровержимые
доказательства искренней дружбы своей государыни к ее императорскому
величеству, вследствие которой она никогда не скрывала и скрывать не будет от
такой верной союзницы не только поступков, но и видов своих, ибо на сильное
содействие всероссийской императрицы государыня его полагает всю надежду
будущего мира и благополучия своих подданных. В доказательство, как невинен его
двор в приписываемых его русскою запискою поступках, Эстергази прочел канцлеру
две промемории, поданные в Вене французским послом, и копию отправленной по
этому поводу инструкции в Париж графу Штарембергу. В первой французской
промемории
изъяснялось, почему надежнее и выгоднее производить мирные переговоры на двух
конгрессах, в Париже и Лондоне, представлялись причины, почему никому из
союзных дворов эти важные дела поручить нельзя, а именно: Саксония требует себе
через меру больших удовлетворений и при несчастиях своих не в состоянии придать
переговорам надлежащую силу. Швеция неспособна по образу своего правел-