опять отдавалось на волю Англии и Пруссии – быть ли перемирию или нет и
назначить ему срок или нет. Бретель объяснял Воронцову, что перемирие
становится Франции необходимым для спасения остатков ее морской торговли в
обеих Индиях и колоний. Бретейлю отвечали, что императрица согласна на избрание
Аугсбурга местом конгресса; согласна, чтоб декларация об этом подана была в
Лондоне чрез русского посланника князя Голицына, но с условием, чтоб эта
декларация
составлена была в Париже министрами короля вместе с русским посланником;
согласна и на два конгресса, но с тем, чтоб имя конгресса носил только общий и
прежде был представлен. Что касается перемирия, то императрица соглашается на
него единственно из дружбы к французскому королю для доказательства, что она
интересы
союзников часто предпочитает собственным; но сама она считает единственным
способом к достижению честного и прочного мира раннее начатие кампании и
сильное действие; всякое перемирие полезно только неприятелю, который ведет
войну в своих собственных землях; всякое перемирие может для всего союза иметь
самые вредные последствия, если по его истечении о мире ничего не будет
постановлено и снова надобно будет начинать войну. Если позволить, чтоб король
прусский во все время перемирия спокойно высасывал из Саксонии последний сок,
то, умалчивая уже о том, как он этим укрепится, трудно было бы найти перед
светом оправдание этому перемирию, а если вступать об этом в переговоры, то они
были бы так же затруднительны, как и переговоры о самом мире. Король прусский
по меньшей мере станет требовать, чтоб наша армия с реки Вислы не трогалась и
не приближалась к его землям, чем он столько же выиграет, как и удержанием
Саксонии, ибо надобно опасаться, что на Висле в летнее время недостанет нашему
войску фуража, следовательно, на зиму большую часть Пруссии надобно было бы
покинуть. Число лошадей при нашей армии отнюдь не может быть уменьшено, и
содержание их иное, чем в других армиях. Конечно, можно за большие деньги найти
фураж в Польше, но польскими лошадьми и дорогами почти ничего привезти нельзя.
Ясно было видно, как разделялись интересы союзников: Франция считала для
себя перемирие необходимым по отношению к ее заморским владениям. Россия
считала перемирие крайне вредным для союза, потому что считала его чрезвычайно
полезным для прусского короля; с нею, естественно, должна была соглашаться
Австрия. Россия настаивала на раннее открытие кампании и энергическое действие;
Франция, чтоб охладить воинственный жар России, внушала, что успеха в
предстоящей кампании не будет. Австрия не в состоянии энергически действовать.
31 марта барон Бретель передал канцлеру в секрете известия, присланные
французским послом из Вены: граф Куниц, виновник войны, старается всячески ее
продолжить и потому полагает препятствия к миру; но сама Мария-Терезия,
напротив, крайне желает мира, потому что не одна казна, но и все средства
страшно истощены, земские чины отказываются платить подати и ставить рекрут; за
недостатком денег армия может быть доведена только до 110000 человек, и потому
фельдмаршал граф Даун при отъезде своем прямо объявил, что никак не в состоянии
действовать наступательно против короля прусского; притом генералы и солдаты не
смеют или охоты не имеют драться с пруссаками. Он, Бретель, знает наверное, что
граф Куниц с графом Эстергази в несогласии по случаю уничтожения трактата 1746
года, который заменен новым договором, подписанным Эстер-гази без полномочия и
указа; поэтому теперь графу Эстергази не сообщаются больше секреты венского
кабинета, да и сам Куниц недолго останется министром. 11 апреля Бретель опять
требовал у канцлера, чтоб русский министр в Париже уполномочен был дать
согласие на перемирие. Воронцов повторял прежний ответ, что предлагать о
перемирии теперь вовсе не своевременно.
Франция уступила. В ее декларации, посланной в Англию, о перемирии не было
упомянуто; вследствие этого императрица велела написать русскому министру в
Париже, чтоб он изъявил тамошнему двору ее удовольствие за это умолчание. При
этом он должен был внушать, что король сделал все от него зависевшее для
ускорения мира и теперь должен оказать непобедимую твердость в принятых
намерениях заключить с прусским королем только честный и прочный мир и
доставить обиженным сторонам достойное вознаграждение. Для этого надобно
продолжать нынешнюю кампанию с таким же усердием, как прежние, и ни о каком
перемирии не упоминать, тем более что никогда обстоятельства не обещали лучшей
кампании.
Русскому министру в Париже было секретно предписано, что в самом крайнем
случае, если Франция непременно будет настаивать на перемирии, не спешить
соглашаться на него, но, не отказывая прямо и не обещая, продолжать дружеские
представления против перемирия, ожидая уведомления графа Кейзерлинга из Вены, а
Кейзерлингу предписать уговаривать Куница, чтоб не соглашался на перемирие;
впрочем, императрица-королева лучше может судить, можно ли Франк-