надобно; наконец вспомнил он, о чем всего чаще твердил государю граф Роман
Ларионович
Воронцов – именно о вольности дворянской. Волков написал манифест, который на
другой день был утвержден государем.
Ясно, что рассказ Щербатова или Волкова относится к написанию манифеста, а
не к первой мысли о вольности дворянства, ибо мысль была заявлена месяц тому
назад. Рассказ этот важен для нас потому, что открывает человека, который
твердил императору о вольности дворянской: то был граф Роман Воронцов, особенно
заинтересованный популярностью нового царствования по отношениям своего
семейства к императору. Но представляются сомнения насчет справедливости
щербатовского
рассказа; говорят, что манифест был написан не Волковым, а Глебовым, и приводят
об этом свидетельство Шмелина; но по какому праву мы будем верить более Штелину,
чем Щербатову или самому Волкову? Говорят, что тот же Волков в оправдательном
письме своем, написанном по восшествии на престол Екатерины II, ни полслова не
говорит, что он был сочинителем манифеста о вольности дворянской, в том месте
письма, где хвалится произведениями своего пера. Действительно, Волков не
говорит, что написал манифест о вольности дворянской; но и не говорит, что не
писал его, следовательно, нисколько не противоречит своему рассказу,
приведенному
Щербатовым. Волков говорит: «Что ж до внутренних дел надлежит, то главные моих
трудов суть три: 1) о монастырских вотчинах; 2) о Тайной канцелярии и 3)
пространный указ о коммерции», а что он не включил манифеста о вольности
дворянской в число главных трудов своих, заблагорассудил умолчать о нем, на то
он имел важные причины. Как человек очень умный, Волков не мог не сознавать,
что манифест написан плохо; да и трудно было написать лучше без продолжительного
и всестороннего обсуждения такого важного дела. С одной стороны, слышались
сильные
жалобы, что дворяне, обязанные вечною службою, не могут заниматься устройством
своих имений; с другой стороны, недостаток в людях, необходимость для
государства поддержать свое значение и выгоды многочисленным регулярным войском
не позволяли ему освободить дворян от обязательной службы. Давно уже
принимались меры для соглашения интересов государства с интересами
землевладельцев: продолжительные отписки при Екатерине I, сокращение срока
службы при Анне. Манифестом 1736 года дворянин обязан был служить только 25 лет
начиная от двадцатилетнего возраста; но когда явилось слишком много охотников
воспользоваться законом о двадцатипятилетнем сроке, то в 1740 году
правительство ввиду войны принуждено было всячески затруднять увольнение в
отставку, и потому, как видно, двадцатипятилетний срок остался только на
бумаге, ибо Ив. Ив. Шувалов в предложении своем императрице Елизавете о
фундаментальных законах говорит: «Дворянину служить 26 лет, считая от времени
действительной службы его, т.е. от 20 лет возраста». Этот двадцатишестилетний
срок, назначаемый Шуваловым, показывает нам, с какою осторожностью самые
образованные и либеральные люди относились тогда к вопросу о дворянской
вольности относительно службы: их пугала мысль, что множество дворян выйдет в
отставку, некоторые действительно для хозяйственных занятий, но другие для
праздной жизни в имениях, и многие места в войске останутся незанятыми,
вследствие чего нужно будет наполнять их иностранцами. Страх пред усилением
иностранного элемента в войске заставил того же Шувалова предложить как
фундаментальный закон, чтоб в гвардии, армии и флоте три части генералов и
офицеров были русские, а четвертая – лифляндцы, эстляндцы и иностранные.
В манифесте 18 февраля не только не было указано никаких мер против слишком
большого выхода в отставку и против нерадения о воспитании дворян, но даже
ничего не было упомянуто о том призыве дворян к службе, на который указал
император в Сенате: «Когда военное время будет, то они все явиться должны на
таком основании, как и в Лифляндии с дворянами поступается». Манифест 18
февраля должен был очень обрадовать многих; но эту радость в такой степени не
могли разделять дворяне, занимавшие высшие должности, которые имели все
побуждения
продолжать службу, дававшую им значение и выгоды. У этих людей гораздо больше
на сердце были другие льготы – освобождение от телесного наказания, уничтожение
конфискации дворянских имуществ. Ив. Ив. Шувалов внес в свой проект
фундаментальных законов: «Падшее в преступление дворянство теряет только
конфискациею собственно нажитое собою имение, а не родовое. От бесчестной
политической казни дворянство освободить». Этих-то наиболее желанных льгот
дворянству не было дано, а без них свобода от службы не имела особенно важного
значения, особенно для дворян, составлявших высший петербургский круг, пред
которым Волков и был в ответе. Здесь, в этом кругу, хвалиться манифестом 18
февраля было неудобно, и Волков ловко обошел его, не поставив его в число
главных
дел своих.