пред своим национальным героем Фридрихом II. Шмелин рассказывает, что, чем
сильнее разгоралась Семилетняя война, тем сильнее становились выходки Петра
против политической системы, которой следовала Россия: он говорил, что
императрицу обманывают относительно короля прусского, что советники ее
подкуплены Австриею и проведены Франциею. Читая в газетах известия о победах
союзников, смеялся и говорил: «Это все неправда, мои известия говорят иное». Из
этих слов заключали, что Петр получал сведения из Пруссии; если он сам давал
такой вид делу, что имел какие-то таинственные сношения, то рассказ о цыганах
невольно приходит на память; но всего скорее в этих словах заключалась полная
правда: Петр получал прусские газеты, верил только известиям, в них
заключающимся,
и потому называл эти известия своими в противоположность известиям, шедшим от
враждебной ему стороны.
В этом отношении любопытно донесение саксонского советника посольства Прессе
своему двору осенью 1758 года. Полковник Розен привез в Петербург известие о
Цорндорфской
битве. Слуга, приехавший с ним, начал рассказывать здесь и там, что битва
проиграна русскими, за что был посажен на дворцовую гауптвахту. Узнавши об
этом, великий князь велел привести его к себе и сказал: «Ты поступал как
честный малый, расскажи мне все, хотя я хорошо и без того знаю, что русские
никогда не могут побить пруссаков». Когда слуга Розена рассказал все, как умел
или хотел, то Петр, указывая ему на голштинских офицеров, сказал: «Смотри! Это
все пруссаки; разве такие люди могут быть побиты русскими?» Петр отпустил
рассказчика, подаривши ему пять рублей и обнадежив своим покровительством.
После этого легко понять, что было в голове Петра относительно войны и
перемены политической системы во время кончины Елизаветы. В самый день кончины
императрицы канцлер Воронцов подал доклад, в котором между прочим спрашивалось:
«Не изволит ли его ампер. величество указать отправить одного из придворных
кавалеров (к родственникам) к королю шведскому да гвардии офицера к
владетельному
принцу Ангальт-Цербстскому с объявлением о вступлении на престол? И каким
образом отправить обвестительную к королю прусскому грамоту: чрез гене-рал-
фельдмаршала
графа Бутурлина, или чрез находящегося при австрийской армии графа Чернышева,
или же по собственному сего государя примеру чрез обретающихся в Варшаве
министров,
российского и прусского?»
Исполнение по докладу не замедлило, только не чрез Бутурлина, не чрез
Чернышева или русского министра в Варшаве: в тот же самый день, 25 декабря,
любимец нового императора бригадир и камергер Андрей Гурович отправлен был к
принцу Ангальт-Цербстскому с извещением о восшествии на престол Петра и вместе
повез грамоту императора к Фридриху II. После извещения о кончине Елизаветы и о
восшествии на престол Петра в грамоте говорилось: «Не хотели мы умедлить чрез
сие ваше королевское величество уведомить, в совершенной надежде пребывая, что
ваше величество по имевшейся с нашими императорскими предками дружбе в таком
новом происшествии не токмо участие воспринять, но особливо в том, что до
возобновления, распространения и постоянного утверждения между обоими дворами к
взаимной их пользе доброго согласия и дружбы касается, с нами единого намерения
и склонности быть изволите, даже мы по отличным к вашему величеству мнениям с
своей стороны всегда особливое старание о том прилагать и ваше величество о
нашей истинной и ненарушимой к тому склонности вящее и вящее удостоверивать
всякими случаями с удовольствием пользоваться будем».
Гурович нашел прусский двор и министра, заведовавшего иностранными делами,
графа Финкенштейна в Магдебурге, но сам Фридрих II был в Бреславле. Первое
известие о смерти Елизаветы получил он из Варшавы 19 января н. ст. Легко
понять, какие мысли и надежды возбудило в нем это известие при таком отчаянном
положении, в каком он тогда находился. Разумеется, он не мог надеяться на
полноту счастья, какое готовилось для него в Петербурге; он не думал, что оттуда
сделан будет первый шаг к начатию непосредственных сношений, и потому поручил
английскому
послу в Петербурге Кету поздравить императора и императрицу от имени их
«старого друга». 31 января получил Фридрих из Магдебурга известие о приезде
Гуровича
и о привезенном им письме Петра. «Благодарение небу, – написал король брату
своему Генриху, – наш тыл свободен». «Голубица, принесшая масличную ветвь в
ковчег» – Гурович был приглашен в Бреславль и принят с распростертыми
объятиями.
28 января с. ст. Фридрих отвечал Петру: «Особенно я радуюсь тому, что ваше
ампер.
величество получили ныне ту корону, которая вам давно принадлежала не столько
по наследству, сколько по добродетелям и которой вы придадите новый блеск.
Удовольствие мое о помянутом проси-