Но из его слов уже легко было догадаться, в каком смысле будет королевский
ответ, который был передан Остерману 18 июня: «Король не может оказать
императору большой доверенности, как повторить с прежнею откровенностью об
изнурительном состоянии своего государства, не дозволяющем принимать никаких
мер, которые бы могли дать малейший повод к разрыву дружбы с какою-либо
державою. В таком рассуждении королю очень приятно было слышать достохваль-ную
миролюбивую склонность императора к добровольному соглашению с датским двором,
и сердечно он будет желать, чтоб это дело совершилось, чему он с своей стороны
готов содействовать сколько возможно. Что же касается желаемого императором
вспоможения русским войскам в Померании за справедливую уплату и входа русских
кораблей в шведские гавани, то король не преминет сделать все то, что
обыкновенно называется officia humanitatis (обязанности человечества), если
какой-нибудь из русских кораблей порознь принужден будет зайти в шведскую
гавань для получения необходимой помощи; также и войску русскому за
справедливую уплату показано будет всевозможное удовольствие». Когда Экеблатт
передал королевский ответ Остерману, тот спросил: «Можно надеяться, что officia
humanitatis не будут распространяться на Данию?» «Трудно будет, – отвечал
Экеблатт,
– отказать в них датскому двору».
Остерман был отозван, и на его место назначили действительного тайного
советника графа Миниха.
Также отозван был и Войков из Варшавы с назначением к армии по собственному
его всегдашнему желанию, как видно из письма его к Воронцову; на место Войкова
был назначен бывший уже в Польше и потом в Вене граф Кейзерлинг.
Король польский и курфюрст саксонский как слабейший должен был более всех
других союзников сокрушаться переменою русской политики. По всей Польше
распространились тревожные слухи, что страшная опасность будет грозить этой
стране, если Пруссия соединится с Россиею, ибо нет сомнения, что между этими
обеими державами произойдет соглашение насчет Польши: она непременно потеряет
несколько областей, которые пойдут на вознаграждение России за возвращение
Пруссии Фридриху II. Граф Бриль начал хлопотать о примирении Чарторыйских со
двором в надежде, что племянник Чарторыйских стольник литовский Понятовский
может действовать в пользу польского двора чрез новую императрицу по ее
благосклонности к нему в прежнее время в Петербурге. Надежда эта очень скоро
рушилась; но люди без надежды не живут, и в марте в Варшаве стали надеяться,
что политика Петра, особенно отобрание церковных имений, произведет
беспокойства в России.
Надеждою этою питались до тех пор, пока она осуществилась, а между тем
переживали тяжелое время. Между Россиею и Пруссиею беспримерный в истории
тесный союз. От Фридриха II ждать добра нечего, а Петр III по привязанности
своей к Фридриху давно уже враждебно относился к саксонскому дому, и вражда эта
усилилась, когда императрица Елизавета согласилась на возведение в курляндские
герцоги сына Августа III принца Карла саксонского, тогда как Петр прочил на это
место дядю своего, принца Георгия голштинского. Великий князь обошелся очень
холодно с принцем Карлом, когда тот явился при дворе Елизаветы, и, узнавши чрез
Шувалова, что императрица сердится на эту холодность, Петр написал тетке, что
он не может лучше обходиться с принцем, запятнавшим себя постыдным бегством при
Цорндорфе. Разумеется, одною из первых мыслей Петра III по восшествии его на
престол была мысль о свержении принца Карла с курляндского престола и о
возведении на его место принца Георгия. Сделать это было легко: Курляндия была
Польша в миниатюре, подвергаясь влиянию первого сильного, который считал нужным
заняться ею, а сильнее всех был император русский, вследствие чего курляндцы
давно привыкли смотреть на своих герцогов как на губернаторов, назначаемых в
Петербурге. Опираться при этих назначениях на волю шляхетства, на его избрание
было легко, ибо постоянно существовали партии, преданные тому или другому из
кандидатов; партию легко было употребить для почина дела, а равнодушное
большинство готово было признавать герцогом всякого, кого поддерживало русское
войско и кто обещал чины и аренды. Петр не велел извещать о своем восшествии на
престол принца Карла и тем заявил, что не признает его законным герцогом
курляндским. Русский уполномоченный в Митане Симулин, старавшийся при Елизавете
об избрании в герцоги принца Карла, теперь получил приказание разделать
собственное дело и поддерживать партию, противную Карлу. Симулин схватился за
главную причину неудовольствия против принца Карла в протестантской Курляндии,
именно что принц был католик. Курляндской депутации, приехавшей в Петербург
поздравить Петра с восшествием на престол, было объявлено сожаление императора,
«сколь