мало с фундаментальными правами герцогства Курляндского сходственно иметь им
католического принца своим герцогом, умалчивая о других нарушениях их
правостей».
Сначала движение, направленное против принца Карла, шло во имя старого Бирона,
и только в конце июня Симулин выставил принца Георгия, которому Бирон уступил
свои права. Вследствие этого образовались в Курляндии три партии: принца Карла,
Бирона и принца Георгия.
Перемена русской политики должна была отразиться и на отношениях к Турции.
Обрезков, не зная о резкой перемене политики своего двора, от 19 февраля
доносил новому государю о действиях прусского посланника в Константинополе, и
доносил по привычке в очень нелестных выражениях. Он писал о сугубом старании
посланника склонить Порту прежде весны прибавить к дружественному и торговому
трактату артикул союза; кроме «надменных посулов» посланник старался доказать
сановникам Порты, какой вред получит Порта, если она не соединит своих
интересов с интересами короля прусского, причем превозносил могущество и
необыкновенные
воинские способности своего короля, но потом, уведя, что эти восхваления ни к
чему не служат и что взятие Кельберга нельзя более утаивать, переменил, по
выражению Обрезковая, высокомерный язык даже до подлости, стал объявлять Порте,
что без действительной и скорой ее помощи его государь непременно будет стеснен
множеством неприятелей, вследствие чего принужден будет предаться русскому
двору, ожидающему его с отверстыми объятиями, а это не может быть Порте
полезно. Увидав, что Порта и от этих представлений его не приходит в жалость и
страх, прусский посланник стал домогаться, чтоб по меньшей мере Порта сделала
какое-нибудь движение, которое принудило бы петербургский и венские дворы
выставить несколько военных сил на южных границах. Видя такие домогательства,
Порта решила попытать русского, австрийского и французского послов насчет
состояния европейских дел. К Обрезковую явился секретарь рейс-еффенди и после
разных разговоров спросил, что он думает о домогательствах прусского посланника
и какое, по его мнению, должно быть решение Порты. Обрезков отвечал, что эти
домогательства
нисколько не удивительны: прусский король, обманувшись в своих замыслах
завоевать значительную часть Европы, угрожаемый совершенным разорением, ищет
охотников разделить давящую его тяжесть, как обезьяна, видя разгоревшимися
брошенные ею в огонь каштаны, ищет Кошкиной лапы, чтоб их вытащить; что же
касается решения Порты, то его нетрудно угадать, принимая в соображение
мудрость великого визиря, который не захочет лишить Турцию покоя и подвергнуть
опасностям войны в угодность королю прусскому, другу Порты со вчерашнего дня,
тем более что религия запрещает ей вмешиваться в раздоры христианских держав.
Секретарь соглашался вполне с Обрезковым, что Порта никогда не заключит союза с
прусским королем, но прибавил почти сквозь зубы: «Одно разве Порта может
сделать: предложить свои добрые услуги для примирения России с Пруссиею». «Это
опять хитрости прусского посланника, – отвечал Обрезков, – он хочет другим
путем достигнуть той же цели – охлаждения между Россиею и Портою, ибо держава,
предлагающая свои добрые услуги, обижается, когда их не принимают, а Россия не
может
принять добрых услуг Порты, не желая оскорбить другие державы, предлагающие
подобные услуги и самое посредничество». Чтоб еще более убедить секретаря,
Обрезков на прощание подарил ему золотые часы в 72 рубля. Но в Петербурге
хотели совсем другого.
28 апреля любимец императора Гурович приехал к канцлеру с устным указом
императора предписать Обрезковую внушить Порте, что если она рассудит теперь
начать неприятельские действия против австрийского дома, то император в эту
войну отнюдь вмешиваться не будет. Этот указ внушен был Петру прусским
посланником Гольцам, который 11 мая приехал к канцлеру наведаться, отправлен ли
указ к Обрезковую, потому что он, Гольца, уже писал о нем своему государю.
Воронцов отвечал, что в коллегии готовится обыкновенная в каждом месяце
экспедиция и указ пошлется при ней; но так как в Петербурге совершенно известно
о миролюбии Порты, которая дала соседним державам точные уверения в дружбе, то
исполнение упомянутого указа подвержено будет весьма предосудительной огласке
без малейшей пользы; итак, не лучше ли бы было с русской стороны внушения Порте
не делать до тех пор, как прусский посланник Рексе успеет побудить Порту к
войне с Австриею; пусть турецкое министерство само отзовется к русскому
резиденту
о намерении своем сделать диверсию против Австрии в пользу Пруссии, и в таком
случае русский резидент объявит, что его государь в предпринимаемой войне
участия иметь не будет. Притом же русский двор имеет с венским особенный вечный
трактат против Порты: оба двора обязались взаимно помогать друг другу против
турок. Гольца согласился с канцлером, что прежде должен делать представления
Рексе,
русский резидент должен его подкреплять, а не мешать, и